Тайник

Сент-Джеймс надеялся, что частично на эти вопросы сможет когда-нибудь ответить его жена. Остальные так и останутся без ответа.

Ему сказали, что слух к Деборе вернется. Конечно, из-за близости к взрыву она, наверное, никогда не будет слышать так же хорошо, как раньше, но это станет ясно только со временем. Она перенесла тяжелую контузию, последствия которой будут давать о себе знать еще не один месяц. Без сомнения, она не скоро сможет вспомнить события, произошедшие непосредственно перед взрывом и сразу после него. Поэтому не надо приставать к ней с расспросами. Придет время, когда она все вспомнит сама, ну а не вспомнит, значит, не вспомнит.

Каждый час он звонил ее отцу, докладывал о ее самочувствии. Когда всякая опасность миновала, он заговорил с Деборой о случившемся. Он говорил ей прямо в ухо, не повышая голоса и положив ладонь ей на ладони. Повязки с порезов на ее лице сняли, но швы на большой рваной ране на подбородке остались. На ее синяки было страшно смотреть, но ею уже овладело нетерпение. Ей хотелось домой. Там ее ждали отец, фотография, собака и кошка, Чейни-роу, Лондон и все, что она хорошо знала.

Голосом, все еще дрожащим от слабости, она спросила:

— Чайны больше нет, правда? Расскажи мне. Думаю, что я услышу, если ты сядешь поближе.

Этого ему как раз и хотелось. Поэтому он осторожно опустился рядом с ней на больничную койку и рассказал все, что ему было известно. А заодно и то, что утаил от нее раньше. И сознался, что скрыл это из желания наказать ее за непослушание в той истории с кольцом, а больше всего за взбучку, которую он сам получил тогда от Ле Галле. Он сказал ей, что, узнав от американского поверенного Ги Бруара о черном растафарианце,[32] который принес в его контору чертежи, он убедил Ле Галле расставить ловушку на убийцу. Раз это один из них, то отпустить следует обоих, предложил он главному инспектору. Пусть себе катятся на все четыре стороны, только с условием, что они покинут остров с утра первым же рейсом. Если мотивом убийства была картина, найденная в дольмене, то убийца придет за ней… если, конечно, убийца — один из них.

— Я ожидал, что им окажется Чероки, — сказал Сент-Джеймс на ухо жене. И замялся, перед тем как сделать очередное признание. — Я хотел, чтобы им оказался Чероки, Дебора.

Дебора повернула голову и посмотрела на него. Он не знал, услышит ли она его, если он не будет шептать ей на ухо, и сможет ли прочесть по его губам, но все равно продолжал говорить, а она не отводила от него взгляда. После всего, что он натворил, он обязан был исповедаться перед ней до конца.

— Я все время задавал себе один и тот же вопрос: дойдет когда-нибудь до этого или нет, — сказал он.

Она то ли услышала его слова, то ли прочла по его губам. Не важно. Важно то, что она сказала:

— До чего до этого?

— Я против них. Такой, какой я есть. И они такие, как есть. Твой выбор против того, что ты могла бы иметь в ком-то другом.

Ее глаза округлились.

— Чероки?

— Кто угодно. На нашем крыльце возникает незнакомец, какой-то тип из Америки, о котором ты, по-моему, никогда даже не говорила с тех пор, как вернулась оттуда, и оказывается, что он тебя знает. И ты его тоже знаешь. Он явно часть того времени. А я — нет. И уже никогда не буду. Это сразу засело у меня в голове, и началось: оказывается, этот симпатичный, здоровый парень явился затем, чтобы увезти мою жену на Гернси. Потому что к этому все идет, что бы он там ни твердил про американское посольство. И я знаю, что может из этого выйти. Но не хочу этого допустить. Она всматривалась в его лицо.

— Как ты мог подумать, что я оставлю тебя, Саймон? Ради кого бы то ни было. Разве так поступают с человеком, которого любят?

— Дело не в тебе, — сказал он. — А во мне. Ты такая… Ты никогда ни от чего не уходила и не станешь, потому что если бы ты уходила, то не была бы такой, какая ты есть. Но я-то вижу мир глазами человека, который уходил, Дебора. И не раз. И не только от тебя. Поэтому для меня мир — это место, где люди только и делают, что губят друг друга. Губят своим эгоизмом, жадностью, чувством вины, глупостью. Или страхом, как в случае со мной. Чистейшим животным страхом. Который начинает мучить меня всякий раз, как кто-нибудь вроде Чероки Ривера внезапно появляется на моем крыльце. Страх снедает меня, и каждый мой поступок окрашен им. Я хотел, чтобы он оказался убийцей, потому что только так я мог быть уверен в тебе.

— Неужели ты правда считаешь, что это так важно, Саймон?

— Что — это?

— Ты знаешь.

Он опустил голову и поглядел на свою руку, лежавшую поверх ее ладоней, так что она вряд ли смогла бы прочесть по губам его следующие слова.

— Мне было трудно даже добраться до тебя, любимая. Там, в дольмене. Таким, какой я есть. Поэтому да. Для меня это очень важно.

— Но только если ты считаешь, что я нуждаюсь в твоей защите. А это не так. Саймон, мне ведь давно не семь лет. И то, что ты делал для меня тогда… теперь мне это больше не нужно. Более того, твоя забота мне только мешает. Все, что мне нужно, это ты сам.