Тайник в Балатонфюреде

Ну да это мелочи. Главное — что я жив, что задание — пусть и не моими руками — выполнено, и что через полчаса я окажусь в номере своей гостиницы, где есть душ, чистое бельё и компьютер с выходом в Интернет — который в данный момент является ценностью не просто основополагающей, но абсолютной. Я жив! И эту приятную новость следует донести до Москвы — пусть и они порадуются этому чертовски приятному обстоятельству… Как там было, у Симонова? «Ночью бьют орудья корпусные… Снова мимо. Значит, в добрый час. Значит, вы и в эту ночь в России — что вам стоит? — вспомнили о нас». Меня ждут дома, обо мне думают — моя жена, дети, мои товарищи по оружию — а значит, я обязан остаться в живых! Ведь писал же поэт: «Тех, кого в России вспоминают, пуля трижды бережет подряд»[40]… По ходу, сотрясение у меня — как минимум первой степени, раз на стихи потянуло… Ладно, оставим пока лирику. До гостиницы — почти полкилометра ходу, и надо ещё умудриться пройти эту тысячу шагов так, чтобы случайный патруль Рендоршега[41] не привлёк меня к ответственности за антиобщественный вид — или за ещё более антиобщественный запах…

Эпилог

«Мерседес» с будапештскими номерами, грузно осев, остановился у ворот кладбища Дёндёштарьяна. Из машины вышли двое мужчин; старший из пассажиров, в длинном старомодном сером плаще и с букетом красных гвоздик, прямиком направился к нескольким свежим захоронениям на краю кладбища, второй, тот, что помоложе — бросив водителю «Керем варьон ранк фель орат!»[42] — двинулся вслед своему товарищу, не спеша, впрочем, его догонять. А увидев, что его коллега остановился у одной из могил — тоже остановился, огляделся, и, обнаружив у одной из могил небольшую скамеечку — присел на неё.

Пожилой мужчина молча постоял у песчаного холмика, на котором лежал одинокий букет белых астр, вздохнул, положил рядом с астрами свои гвоздики, и, глядя на надпись, сделанную на деревянной дощечке — произнес негромко:

— Ну, здравствуй, Лаци… — Помолчав, добавил: — Ты уж прости, что не успел с тобой повидаться при жизни. Хотел в прошлом году тебя навестить — закрутился, замотался… Дурацкие хлопоты, ненужная суета… Прости меня, дружище… — И тяжело вздохнул. Одинокая слеза пробежала у него по правой щеке.

Сидящий в полутора десятках шагов коллега пожилого мужчины, достав из кармана оживший телефон, вполголоса бросил:

— Слушаю! — Внимательно выслушав своего собеседника, он также тихо добавил: — Давай. Мы уже здесь. — После этого, встав со скамейки, направился к своему старшему спутнику.

— Товарищ генерал, позволите?

Пожилой молча кивнул.

— Максим Владимирович, Одиссей на подъезде. Будет минут через десять.

Калюжный усмехнулся — одними губами; в глазах у него по-прежнему была горькая печаль.

— Ну, вот видишь — я же говорил, что он объявиться… — Затем, проведя ладонью по лицу, добавил, стараясь придать своему голосу бодрости: — Он что — прямиком из больницы?

Левченко кивнул.

— Прямо оттуда. В Фюреде ему сегодня утром сделали последнюю перевязку, врёт, что полностью здоров и готов к труду и обороне.

Генерал улыбнулся.

— Ничуть не изменился… Ладно, подождем нашего странника. Есть у меня для вас одно известие — и здесь как раз то место, где его следует огласить…

Левченко кивнул на могилу.

— Полковнику Темешвари мы будем памятник делать?

Калюжный пожал плечами.

— Ну а кто ж? С женой он уже лет десять, как в разводе, сын — в Америке, и, как мне докладывали, отнюдь не преуспевает… Ведомство его бывшее от него отреклось ещё двадцать лет назад — ну, да ты в курсе… — Помолчав, добавил: — Есть у меня личная просьба. Эскиз памятника будете делать — не забудьте об ордене Красного Знамени, что он в восемьдесят третьем году получил. Пусть гравер его изобразит под его портретом…

Полковник кивнул.

— Сделаем. — И, указав на букет белых астр, спросил: — От кого это?

Генерал пожал плечами.

— Одиссей вроде докладывал, что у Лаци здесь, в конторе здешнего винзавода, была какая-то симпатия… Видно, от неё.

В это время вдали послышался звук работающего автомобильного мотора. Левченко улыбнулся.

— А вот и наш странник прибыл… Как ему врачи после сотрясения мозга разрешили за руль сесть — ума не приложу!

Калюжный махнул рукой.

— Сейчас всё можно. Свобода… — Всмотревшись в приближающийся автомобиль, генерал удивлённо произнёс: — Ого! Смотри, он на «жигулях»!

Полковник растерянно посмотрел на приближающийся автомобиль, затем — на своего шефа; на лице его было написано неподдельное изумление.

— Вот чего от него не ожидал — так этого… Герда, правда, что-то мне говорила про «жигули» — но я думать не думал, что он на них в Венгрию затеется рвануть!