– Та давняя история, – сказал тогда жене, вернувшись с Алайского рынка, Алексей, – отнюдь не случайно мне вспомнилась. Встреча с Генрихом, понимаешь, навеяла эти воспоминания. Вот думаю теперь, можно ли верить его рассказам о плене в Германии, об иконе, похожей на нашу, которую он там видел? А может, все плод его больного воображения? Может быть, он выдумал? Может, это пьяный бред? Ведь глядя на него, видно даже невооруженным взглядом, что сломался бывший весельчак, балагур, любимец женщин Генрих Соломонов. Теперь он далеко не тот мужик-жизнелюб, наш сосед, каким ты его помнишь. На мой взгляд, он сейчас явно пьющий, помятый, потрепанный, побитый жизнью человек. Думаю, нужно нам что-то сделать, чтобы он дальше не покатился вниз по наклонной плоскости…
А ты помнишь, кстати, Надюша, старшего сына Татьяны Черновой, нашей бывшей соседки?
– А его-то ты вдруг что вспомнил? Непутевый он парень вроде вырос. Как, впрочем, и все ее дети. Говорили люди, что куда-то на заработки он подался…
– Да, понимаешь ли, встретил я его, по-моему, сегодня на базаре с Соломоновым…
– Странно, – протянула Надежда Васильевна. – С плохой компанией этот парень был связан, я точно помню. Житья никому не давал. Сидел даже – чуть ли не за разбой… Да Бог с ним, зачем он тебе сдался… Алеша! Ты что-то мне сегодня не нравишься. После встречи с Соломоновым совсем загрустил. Скоро уже гости придут, а у нас с тобой еще дел невпроворот.
– Не волнуйся, Наденька. Успеем. Все будет в лучшем виде. В саду стол накроем?
– Конечно, в саду, а где же. Детей ведь, сам знаешь, долго в комнатах не удержишь, все равно на улицу потянет. В саду у них самые игры.
– На сколько человек накрывать?
– Сейчас посчитаем. Сестры мои с Натуськой, потом Танюшка с Сашей и с детьми, Софья с Григорием и Алиной. Да нас с тобой двое. Вот и все. Посмотри, кстати, холодец-то застыл, наконец?
– А в чуде это у тебя что? Пирог твой фирменный ореховый, да?
– Да, подойдет скоро. Хворост надо уже вынимать. Я тебя попрошу, посыпь его сахарной пудрой, не забудь, пожалуйста.
– Все сейчас сделаю, не волнуйся только. У нас ведь с тобой так всегда, все в самый последний момент доделываем. Так что иди-ка ты, отдохни пока немного, а я сам управлюсь, – и Алексей, нежно поцеловав жену, пошел проверять холодец.
– Дети, за стол, чай пить! Потом доиграете, – громко кричала Надежда Васильевна уже через час, когда все гости собрались за накрытым в их уютном садике столом. Детей, перед тем как они помчались играть в прятки, Алексей сам сытно накормил, чтобы не утруждать лишний раз жену, активно хлопотавшую возле шумной компании родственников Беккеров, пришедших отметить именины Веры, Надежды, Любови и матери их Софии.
– Ты думаешь, Ольга, я спроста сегодня вспомнила в деталях всю эту историю? – сказала Татьяна Алексеевна. – Нет, отнюдь неспроста. Просто так, моя любимая девочка, ты знаешь, со мной такое не бывает. Это к чему-то очень серьезному, очень важному для всей нашей семьи. Не иначе. Причем всей нашей семьи касающемуся.
Я же тебе говорила, ты тогда была совсем маленькая и в момент обсуждения этих вопросов играла в прятки во дворе перед домом твоих дедушки и бабушки на улице Чехова в Ташкенте вместе с Алиной. Дедушка вас покормил, потом вы попили чай с фирменным бабушкиным хворостом. А я помогала бабушке собирать на стол, который также накрыли в садике перед домом, когда дедушка рассказывал ей о своем походе на Алайский базар, о встрече там с Генрихом Соломоновым, о том, что, находясь в плену в Германии, тот видел нашу семейную икону Спаса Нерукотворного. Так вот, это, думаю, сигнал, знак, который нам подан свыше, не иначе, так и знай. Это не просто воспоминание о прошлом, зачастую свидетельствующее о наступлении старости. Нет. Скорее – память сердца. И хотя я к твоим поискам относилась и отношусь не слишком-то серьезно, а отец, ты же знаешь, со своими коммунистическими и посткоммунистическими убеждениями вообще в такие дела никогда не верил и не поверит, в данном случае я всегда на твоей стороне. А сейчас особенно. И могу тебе сегодня сказать уверенно: продолжай, ты на верном пути. Спас где-то совсем рядом.