Тайное имя — ЙХВХ

Нахождение Наамана в зинзане было недолгим, больше ознакомительным, во избежание иллюзий, что, дескать, удастся отбиться своими силами, не прибегая к услугам дорогостоящего адвоката. Поскольку его ослабленный организм мог преподнести сюрприз со смертельным исходом, ознакомительная часть не затянулась. Наутро его посетил добрый человек по имени Мизрахи. Мы узнали его. Тот самый, что не решился когда-то приобрести у Арона жнейку и в последнее мгновенье, уже обмакнув перышко в чернильницу, пустился наутек. Сбежал из-под венца. Это было соломинкой, сломавшей хребет Бюро по оказанию сельскохозяйственных услуг широкого спектра. Позднее компаньон Арона Франц Лерер, человек несгибаемого оптимизма, вернется в Польшу.

Мизрахи не стал обладателем жнейки или, как ее еще называют, лобогрейки, из-за нерешительности — черты, про которую не скажешь: но у нее есть и свои положительные стороны. Нету. С осмотрительностью, с осторожностью у нерешительности не больше общего, чем у трусости. Не решившись стать земледельцем на севере, Мизрахи точно так же не решился заняться озеленением пустыни, ради чего перебрался на юг. Сказал же о нем Лерер: «Полжизни копил на лобогрейку, а заплатить не хватило духу». Это даже не скаредность, это лежит в плоскости органической: расстаться с деньгами, как ампутировать жизненно важный орган.

План озеленить марсианский ландшафт Негева зрел не только в большевистском мозгу Бен-Гуриона. Еще турецкая власть помышляла об этом, и Мизрахи клюнул на госфинансирование. Есть различные формы кооперации с государством, в частности в лице его отдельных представителей, с немалой пользой для личных накоплений. Мизрахи приходилось выполнять разные мелкие поручения Этифа-эфенди, так чтобы имя последнего не поминалось всуе. Например, какого-то еврея подозревают в преступлении, которое спокон века является еврейской специальностью, — в шпионаже. Ясно, что на всех еврейских шпионов виселиц не хватит. Откупайся, гласит приговор. Взыскивать по нему собственноручно эфенди не будет, для этого есть Мизрахи.

Московичи доставили в комнату свиданий в колодках — говоря о зинзане, мы еще забыли упомянуть про них. Мизрахи встретил его со словами:

— Надеюсь, господин Москович, вы чувствуете себя лучше, чем выглядите. Если напрямки, вас родная мамаша бы не узнала. Но с помощью хорошего адвоката все поправимо. Не мне вам говорить.

Будь его родным русский, а не мароккаит (арабский марокканского извода), так бы это и прозвучало. Он зачитал копию обвинительного заключения.

— Не угодно ли ручку приложить: «Я ознакомлен с выдвинутыми против меня обвинениями». Вы признаете себя виновным, дорогуша?

Нааман покачал головой.

— Тогда припишите: «Виновным себя не признаю, право на подачу апелляции передаю семье». Мама дорогая! Да он писать разучился.

Из-под пера Наамана выходили какие-то каракули.

— Не страшно. Так даже убедительней. Вот до чего меня довели. Мама дорогая сразу в слезы. Я знаю, как это бывает. Не впервой оповещать родителей. А отец родной давай оплакивать свои деньжата. Отец жив-здоров? Это главное.

Московичи, старожилы первой, румынской алии, не самые обездоленные в Эрец Исраэль. «Неопрятная» история, заставившая их в конце концов капитулировать перед аппетитами своего земляка, обернулась прибытком: повальный мор на жителей Хадеры положительно сказался на Гедере, которая вдруг расцвела, похорошела, как невеста лет двенадцати. С наплывом аденских уроженцев (в Гедеру перед войной) возрастной ценз невест преступно понизился. Тайманитки и правда прелесть: и своей смуглой красотой, унизанной серебром, и своим легким нравом. Не смешивать с легким поведением, по этой части больше французское побережье Северной Африки. Как говорится, с кем поведешься.

Но Мизрахи оскорбился бы, услыхав такое. И сколько бы мы ни винились в сказанном громогласно, его генетическая память о будущем, устремленная в первые годы израильской государственности, не простит нам, ашкеназим, ни выборочной алии, ни унизительной дезинсекции прямо на трапе, ни многого другого, чего мы с нашим социализмом в отдельно взятом киббуце, может, даже и не замечали, зато они, фрэнки…[151]

Господь благословил мадам Московичи двумя дочерьми и сыном — как и Фаню Файнберг. И в придачу мужем, который, в отличие от Лёлика Файнберга, был жив-живехонек: маленький, меньше своей мадам, с седым ежиком на голове, так что седеть больше некуда, и с бегающими черными глазками. Мизрахи говорил с ними пугающим шепотом. От вида каракулей, разобрать которые можно было с трудом, родителям сделалось дурно: сына пытали.

— За единокровного сына полтора чистокровных скакуна, много это или мало? — спросил Мизрахи.