Тайное имя — ЙХВХ

На коротком отрезке времени вырос зоб событий. На Султанахмете повстречала Авшалома с Ривкой, она в черном, и фата черная.

— Папа умер. Но он будет еще на свадьбе.

— Я как раз еду. Поехали вместе.

Авшалом взгромоздился на груженную чемоданами подводу.

— Ты не должна была ему говорить, — сказала Ривка.

Сарра и сама расстроилась: вчера сказала Авшалому, что переезжает из Константинополя в провинцию Нигде. Так говорят про мертвых. В провинции Нигде значит на том свете.

— Ты специально, чтобы расстроить нашу свадьбу, да? Вот видишь, теперь я уезжаю.

В табакерке сна умещается мироздание, которое рассыпалось вмиг — едва долмуш уткнулся носом в пристань.

Накануне посыльный взял ей билет второго класса на «Анатолийский экспресс». В первом классе мест не было — и хорошо. Вся в отца, она презирала излишества. «На чаевые кондуктору семья из Зихрон-Якова будет месяц кормиться, — укорял Эфраим-Фишель старшего сына. — Тратиться следует только на жизненно необходимое. Так ли уж тебе необходим автомобиль?»

До отправления оставалось четыре часа, а вагоны подадут только за час. «Ждать и надеяться», — повторяла она, сидя на массивной дубовой скамье посреди залы.

Уже вовсю бушевали пламенем толстые разноцветные стекла под тяжелыми ориентальными сводами — это солнце взошло из-за холмов. Зато следов случившегося недавно пожара нет и в помине. Все отремонтировано, все как новенькое. Хайдарпашу тушили больше суток, шланги оказались перерезаны в нескольких местах. Поджог — дело рук гнчаковцев. После аданских событий они не нашли ничего лучше, как спалить константинопольский вокзал, хотя сами же им пользуются. Круглоголовые упрямцы! Тогда в стамбульской тюрьме «Умирание» повесили двадцать человек, чьи фамилии имели армянские окончания. «Гнчак» по-армянски «колокол».

По удару колокола состав тронулся. Прощай, город, раздвинувший ноги, между которых проплывали корабли! Выходя замуж за главного столичного кожемяку и перебираясь сюда, Сарра помнила: как в Европе есть иудеохристиане, так на Востоке есть иудеомагометане, вроде Виталия Фараджи, казначея меджлиса. При султане сказали бы: «цараф-паша». Когда-то она вбила себе в голову, что ее миссия — соблазнить цараф-пашу (женщина ведь бог мужчины, Малка Акодеш) идеей строительства Храма. Сарра написала Фараджи и к письму приложила свою фотографию, но ответа не последовало. Только сделавшись «ханым-эфенди», она поняла, до чего же была наивна: эти масоны из Дёнме — и Фараджи, и Карассо, и Давид-бей — во всем, что касается Палестины, будут бежать впереди «Анатолийского экспресса», лишь бы их не заподозрили в сионизме. А посему заруби себе, Сарра, на носу… то есть я хотела сказать, запечатай в сердце своем: куда бы Турция ни повернула и что бы с Турцией ни происходило, от этих минаретов им никуда не деться. Сколько они уже в пути — час? — скоро Гебзе, а Голубая мечеть все еще бежит за ними в окошке.

«За ними»… Между Саррой и седоусым сирийцем в феске с синей кисточкой, возвращавшимся в сопровождении трех женщин в родной Искендерун, сидел поручик, благодарение Аллаху, оказавшийся по соседству с молодой дамой, которая сумеет оценить по достоинству его австро-венгерский лоск.

— Обер-лейтенант Калиш, — представился он после сорока минут молчания, выпрямив спину и ударив в каблуки.

И так дернулся, что чурка с лакированным козырьком скатилась с колен. Возникла неловкость. Извинившись, он нагнулся и стал шарить под ногами у мини-гарема, сохранявшего полную отрешенность, — как и седоусый их властелин в верноподданнейшей феске.

Подняв с пола свою «официркаппе», обер-лейтенант чарличаплинским движением устранил с нее пылинку и положил на полку, где из кармана аккуратно разложенной шинели выглядывал эфес сабли. Прошло еще сорок минут, и императорско-королевский поручик сказал:

— Муа па авуар доместик. Ла герр.

Он мучительно пытался изъясняться по-французски. Сарра заговорила на немецком, обладавшем родовыми признаками жаргона, что и не удивительно, если вспомнить, кто были ее учителя.

— Зинд зи айне фон унс! — обрадовался поручик Калиш. Сразу шинель, фуражка, сабля утратили парадность и сделались чем-то будничным, висящим дома на вешалке.