Тайное имя — ЙХВХ

А информантов все больше. Вот и Московичи среди них. И Това Гильберг, Эйндорская волшебница. Ее кооптировала Сарра, мысленно споря с Ароном. А Московичи — кандидатура Лишанского. Лишанский, как и Алекс, терпеть не мог Авшалома, но ничего не имел против Московичи. Нааман — отчаянный. Пусть румыны сами выясняют свои отношения. У него в Ришоне «винное депо „Chez Baron“» с дегустационными столиками. Московичи рассказывал Лишанскому: офицеры напиваются, а он у них в собутыльниках.

— Ящик гран шампань против бутылки латрунского[127]: Четвертая армия еще постарается оправдать свое название. («Армия освобождения Египта» — так она называлась.) Они двинутся через Рафиах.

— Если ты об этом знаешь, британцы и подавно знают.

— От кого? Я им об этом не докладывал.

Лишанский теребил усы. На кончике языка вертелся вопрос: «А доложил бы?» Но Московичи его опередил:

— Послушай, у тебя бедуины, у меня сведения. Не хочешь наладить связь?

— Ты что, ку-ку? Бедуин — первый, кто тебя продаст.

— Тебе виднее, — Московичи был задет этим «ку-ку». — Расскажи, как твой «Щит» поживает?

— Так же, как и твой «Гидеон», — отрезал Лишанский.

«Щит» (или «Маген») — еще одна вооруженная охрана, в которой Лишанский успел поучаствовать. Со вступлением Турции в войну поселенческие милиции были разоружены.

— «Гидеон» — мой? Шалишь, парень. Я с Аронсонами ничего общего не имею, заруби это на носу… — Московичи ко всему еще порядочно выпил. — Я при всех чуть по морде не съездил твоему Алексу. Спроси у Сарры, у его сестры, она рядом стояла. Он твой дружок… Алекс… которого Арон набрал полный рот и доплюнул им аж до Штатов. Сам тоже хотел туда, да англичане по дороге тюкнули. Думаешь, за что?

— За что?

— Турки послали его в Штаты с секретным поручением. Я хоть с ними и пью, да уши у меня, слава Богу, не пьянеют.

— А шомеров турки не трогают, заметь, — обронил Лишанский, так, между прочим.

— Тоже, тоже, не беспокойся. Шомеры целуют землю меж рук паши, — Московичи сказал это по-арабски. — Мы против царя, мол. Социалисты все из Германии. И Маркс, и этот самый их… Каутский. А туркам тьфу на их Германию. Крессенштейн-паша, Флотов-паша — вот это Германия! Мы все в одной заднице будем, и социалисты, и велосипедисты.

Лишанский поспешил в Атлит — рассказать Авшалому о дегустационной зале «Chez Baron», в дверях объявление на идише: «Дегустация вин по записи» — понимай, для избранных.

Было рано, когда он, соскочив с повозки и опустив в заскорузлую длань возницы какую-то турецкую копейку, направился к агростанции. Налево от шоссе уходило за горизонт утреннее море. По правую руку за забором ферма — жилое помещение и службы: амбар, застекленные грядки, тянувшиеся вглубь, поле, засеянное семенами разных злаков, что страшный грех, страшный! Регуляция природы запрещена на все времена, даже по приходе Мессии. А слева оранжерея, там под балдахином когда-то стояла Сарра в подвенечном платье и в атласных башмачках, а подле нее облаченный во фрак бородатый кожемяка из Стамбула.

Стрельнув глазами по сторонам, Лишанский протиснулся в ворота, прикрытые, но не запертые. Взгляд у Лишанского острый, натренированный. На конце оглобли что-то присобачено инородное. Письмо? В нашей профессии не существует приватной корреспонденции. Он быстрым движением разорвал конверт. Ёсик Лишанский был полиглотом. Хвастливо загибаем пальцы: еврейский, арабский, турецкий, идиш — а значит, худо-бедно немецкий. Эспаньольский — а значит, Аргентина к нашим услугам. Русско-польско-украинский мишмаш (загибаем пальцы?), немножко «жевузем». И ни слова… ни звука по-английски. А письмо, снятое им с оглобли, было по-английски.

Пока достучался, прошло несколько минут. Сперва стучал своим размером, амфибрахием, а под конец принялся колошматить кулаками. Ставни приоткрылись на ширину щелки. Краткое «щас», и тут же захлопнулись.

Минувшей ночью кто-то уже выстукивал «Там-та-та, Там-та-та, Там! Там! Там!» — «Ракоци-марш», условный стук связного с «Монегана», но никто не откликнулся вовсе. Сознавая, что промедление смерти подобно, связной, некто Рабин — эпизодическая роль, еврей-галлиполиец, — прикрепил доставленное письмо к чему-то первому попавшемуся, а сам назад, в море: шлеп-шлеп-шлеп, в лодку и на корабль. Ему здорово повезло. Еще несколько минут, и он бы тут застрял. Весь остаток ночи, до рассвета, по прибрежному шоссе шла с севера на юг пехота.

Но Авшалом и Сарра не слыхали ничего. Ставни закрыты и впридачу занавешены верблюжьим покрывалом, чтобы ишак, вдруг начинавший кричать голосом ржавой водокачки, не мог до них докричаться.

Авшалом, сонный, завернутый в простыню, впустил Лишанского.

— Что случилось? — и Саррин голос из-за двери: «Что там?»

— Вот что там, — Лишанский протянул письмо.

— Что это? Откуда это?

Из спальни выбежала Сарра — неумытой нечесаной и тоже в простыне: жарко.

— Есть новости от Арона?

Схватила письмо. Но и она английского не знала. Так тремя археологами стояли они перед неведомыми письменами.

— Откуда это у тебя? — повторил Авшалом.

— На оглобле было.

Сарра молча вышла — одеться.