Тайное содружество

Она была светловолосая и стройная, лет пятнадцати, с застывшей на лице недовольной гримасой. На лбу виднелись две морщинки, говорившие о том, что девочка часто хмурится. Одета она была в парадное белое платье с рукавами-фонариками, слишком детское для нее, а сложная прическа, в которую были собраны ее волосы, наоборот, казалась слишком взрослой. Все в этой девочке было каким-то несуразным, неуместным, и, очевидно, она сама это понимала.

Бросок, удар, оборот – и мяч опять у нее в руках.

Ее деймон-мышонок увидел Пана и двинулся было ему навстречу, но девочка заметила и шикнула на него. Деймон остановился и отполз обратно.

Бросок, удар, оборот… мяч падает в траву.

– Здесь живет Готфрид Бранде? – спросил Пан.

– Допустим, и что с того?

Девочка наклонилась и подобрала мяч.

– Я проделал долгий путь, чтобы встретиться с ним.

– Он не станет с тобой говорить.

– Откуда ты знаешь?

Девочка пожала плечами, бросила мяч и на сей раз поймала.

– А почему ты играешь в такую детскую игру? – полюбопытствовал Пан.

– Потому что он мне за это платит.

– Что? Но зачем?

– Думаю, ему это нравится. Он смотрит на меня из окна. Правда, сейчас он работает, но ему приятно слышать звуки.

Пан посмотрел на дом. Казалось, внутри никого нет… но окно первого этажа, выходившее в сад, было чуть приоткрыто.

– А наш разговор он слышит?

Девочка снова пожала плечами и бросила мяч об стену.

– Почему он не захочет со мной говорить? – спросил Пан.

– Да он на тебя даже не взглянет. И вообще, что ты тут делаешь один? Это ненормально! Где твой человек?

– Она потеряла воображение, а я его ищу.

– Думаешь, оно у него?

– Думаю, он его украл.

– И зачем оно ему понадобилось?

– Не знаю. Об этом и хочу его спросить.

Девочка смерила Пана презрительным взглядом. Последние лучи водянистого света едва касались верхушек двух деревьев. В тени дома, накрывавшей газон, становилось все холоднее.

– Как тебя зовут? – спросил Пан.

– Не твое дело. Ох, нет, все это слишком странно даже для меня.

Девочка бросила меч, отвернулась и, сгорбившись, села на крыльцо летнего домика, а деймон-мышонок взбежал по ее руке и зарылся в волосы.

– Он тебе платит, чтобы ты играла целый день, с утра до вечера? – спросил Пан.

– На остальное он уже рукой махнул.

Пан не понял, что она имела в виду, а девочка явно не собиралась ничего объяснять.

– Так он сейчас дома?

Девочка раздраженно вскинула голову.

– Ох, да сколько можно! Конечно, дома! В кабинете. Вон то открытое окно.

– А кто-то еще, кроме него, в доме есть?

– Конечно! Там прислуга. Слушай, может, уже поверишь мне, что у тебя ничего не выйдет?

– Почему ты так уверена?

Девочка тяжело вздохнула, словно вопрос был настолько глупым, что не заслуживал ответа. Отвернувшись, она снова сгорбилась, обхватила колени и опустила голову на руки. Из ее сложной прически на Пана уставились блестящие черные глазки.

– Убирайся, – пробормотала девочка, не поднимая головы. – Хватит с нас призраков. Думаешь, ты первый? Они всё возвращаются, а он молчит. Не говорит ни слова.

Пан опять ничего не понял, но ему захотелось узнать об этой недовольной девочке больше – гораздо больше! Лире тоже стало бы интересно, подумал он. Но Лира сумела бы ее разговорить, а он не может.

– Спасибо, – тихо сказал он, повернулся и побежал через газон.

В окне кабинета уже зажегся свет – или, может быть, Пан только теперь это заметил, потому что на дворе быстро темнело. Увидев, что окно второго этажа над кабинетом тоже открыто, он взобрался по плющу, юркнул в комнату и очутился в спальне, аскетичной, как монашеская келья: голый дощатый пол, на стенах – ни картин, ни книжных полок, узкая кровать, покрытая тонким, плотно подоткнутым одеялом, на столике у кровати – стакан воды.

Дверь была приоткрыта. Пан выбежал в коридор и спустился по крутой лестнице в темный холл, где обнаружилось еще две двери: одна (судя по запаху капусты) вела в кухню, а из-за другой тянуло дымом от курительного листа. Пан прокрался вдоль стены, стараясь не слишком цокать когтями о натертый до блеска деревянный пол, и остановился перед второй дверью. Голос Бранде (это наверняка был его голос – четкий, уверенный и напористый) звучал так, словно философ читал лекцию:

– …и совершенно очевидно, что в дальнейших примерах нет нужды. Здесь царство глупости вступает в заключительную фазу своей эволюции, знаменуемую вспышкой декаданса, а затем – расцветом сумасбродной, боязливой и скудоумной набожности всех сортов и оттенков. На этом этапе…

– Прошу прощения, профессор, – перебил его женский голос. – Какой, вы сказали, набожности?

– Сумасбродной, боязливой и скудоумной.

– Спасибо. Прошу прощения.

– Вы, насколько я понимаю, раньше со мной не работали?

– Нет, профессор. В агентстве мне дали понять, что…

– Продолжим. На этом этапе окончательно созревает почва для появления сильного лидера, обсуждение какового и составит предмет следующей главы.

Бранде замолчал, и на несколько секунд стало тихо.

– На этом всё, – наконец сказал он. – Будьте любезны, передайте в агентство: я буду очень признателен, если завтра они пришлют другую стенографистку.