Тайное венчание

И бедным женщинам оставалось только оплакивать свою долю, которая обещала быть столь же беспросветной, как эта тьма.

«Гюлизар-ханым! Гюлизар!.. Это ведь, кажется, означает «розочка». Ничего себе! Она больше похожа на кочан капусты»

Кто же она, эта Гюлизар-ханым? Уж очень почтительны были с нею воины. Родственница султана? Или что-то вроде домоправительницы? А не то просто сводня, которая приводит все новых и новых красавиц на ложе похотливого мусульманина?

Одна из полонянок, Параска, присевшая в уголке рядом с Лизою, вдруг чуть слышно запела:

По тим боци огни горять – никому тушити.
По тим боци орда снуе – никому спыныты.
Зажурылась Украина, що нигде прожити,
Гей, витоптала орда киньми маленькие диты…

Тихий голосок ее вдруг налился слезами, задрожал:

Малых дитей витоптала, старых порубала,
Молодую челядоньку у полон забрала…

Песня оборвалась, и Лиза с облегчением перевела дух. От этого стона так стиснуло сердце, будто с камнем на шее подтащили ее к темному омуту, но напоследок дали оглянуться на солнечный лужок, где под березонькою стоит-поджидает милый друг, ясноглазый… Как будто все невыплаканные слезы враз подкатились к горлу. Нет, не время их выплакать! Лиза возблагодарила бога, когда тоненький голосок Параски оборвался. Неожиданно на смену ей пришла Ганка:

Як били б у меня крилечки, соловьини очи
Полетила б у дорогу темненькой ночи…

Она тоже не допела: ее заглушили дружные рыдания полонянок.

Этого Лиза уже не могла выдержать. Жалость к подругам вмиг исчезла.

– Замолчите! – Она вскочила, зажимая ладонями уши. – Замолчите! Воете, как волчицы!

– Да чтоб тебя черною стыдобою побило! – вдруг завизжала та самая Ганка, которая только что упоенно рыдала. – Ступа ты чертова! Словно заодно с нехристями, слезу пролить не велит!

– Шелуди бы тебя шелудили! – яростно поддержала ее всегда смиренная, задумчивая Мотря.

А там и остальные принялись голосить что-то, перебивая друг друга.

Лиза так и обмерла. Вопят, словно она отняла у них что-то святое и неприкосновенное. Но ведь Лиза знала, что нельзя, нельзя позволить отчаянию овладеть ими сейчас, когда завтрашний день должен полностью переломить их жизнь. Да, их не ждет ничего хорошего. Но ведь он все-таки настанет, завтрашний день! Ведь они дошли до Кафы, они не лежат в балке, глаз не выклевало воронье, не моют дожди белые косточки. Они не валяются обугленные под сгоревшею кибиткою, не гниют на дне Волги; их не заносит поземка в глухом лесу! Что знают о предсмертном отчаянии эти хохлушки-полонянки?

Они не ведают, какое это счастье, каждый день жизни! Какое счастье, если смерть не плетется неотступно следом, то и дело норовя заглянуть в лицо… Что они воют? Что хоронят? Былую жизнь? Но она – былая.

Она прошла уже, миновала, ее больше нет. Есть только завтра, и надо смотреть ему в глаза. Нельзя, невозможно сделаться жалкою добычею отчаяния. Нельзя, невозможно, чтобы взор Провидения, устремленный на тебя, подернулся дымкою презрения!..

Она молчала, однако слезы и причитания других девушек стихли в подвале только под утро.

* * *

Чудилось, едва забылись сном, как загрохотал засов, заскрипела дверь, и в свете нарождающегося дня на пороге появилась Гюлизар-ханым.

– Вставайте! – хлопнула она в ладоши. – Подите во двор!

Ее появление было столь неожиданно, а голос столь свиреп, что невольницы, как стая перепуганных птиц, выпорхнули из подвала, спеша поскорее миновать насупленную, огромную Гюлизар-ханым.

Женщины очутились в уютном внутреннем дворике, вымощенном камнем, уставленном по углам кадками с розовыми кустами. А посреди дворика было сделано углубление для водоема.

– Ну! – повелительно произнесла Гюлизар-ханым. – Все раздевайтесь и в воду, живо! Ну?

Полонянки стискивали на груди рубахи, сжимали между коленями юбки. Жалобные причитания возобновились. Это так разгневало Гюлизар-ханым, что она выхватила из-за пояса татарскую плеть-камчу. Взмахнуть ею не успела, потому что и она, и пленницы с изумлением уставились на Лизу, которая в это время скинула свой изодранный терлык и кинулась в водоем, испустив при этом вопль, который нельзя было истолковать иначе, как знак исступленного восторга.

Лиза окунулась с головой, вынырнула и, хохоча, забила по воде ладонями, забыв обо всем на свете.

О счастье! О блаженство! Самое нежное объятие! Высшее наслаждение! Студеные струйки, чудилось, бьют со всех сторон, проникая во все поры ее грязного, потного, измученного тела. И если бы кто-то всемогущий грозно приказал ей: «Выходи из воды, или я поражу тебя молнией!» – она бы радостно закричала: «Не выйду ни за что! Мечи свою молнию!»

Глядя на нее, полезли в воду и другие пленницы.