Таинства в истории отношений между Востоком и Западом

На II Лионском униатском соборе император Михаил VIII Палеолог в своем «Исповедании веры» (1274 г.) признал и латинское число таинств – семь . и термин «пресуществление» (μετουσίωσις, transsubstantiatio) для обозначения преложения хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы[387]. То же самое объявил патриарх Иоанн Векк в апреле 1277 г. Тем самым «седмеричное число» таинств и понятие «пресуществление» без всяких осложнений вошли в православное богословие, хотя эти идеи и не были приняты всей церковью[388]. На Ферраро-Флорентийском соборе не только термины, но и все учение Римской церкви о таинствах в целом не вызвало никаких возражений со стороны византийских богословов: предметом спора оказались лишь частные аспекты совершения таинств – употребление пресного хлеба на литургии и наличие молитвы эпиклесиса (призывания Святого Духа) [389].

Во всяком случае, тогдашний митрополит Никейский, впоследствии кардинал Виссарион (в миру Иоанн), от лица греков ясно заявлял, что греки принимают слово и идею «пресуществления» [390].

Дальнейшие перипетии церковной истории еще глубже повлияли на развитие православного сакраментального богословия. После падения Византии 29 мая 1453 г. противники унии в Константинополе вновь взяли верх. Восемью годами раньше митрополит Киевский Исидор потерпел неудачу при попытке склонить русских к унии[391]. Великий князь московский Василий II в 1448 г. назначил митрополитом Киевским (при условии постоянного проживания в Москве) епископа Иону[392] – такого же противника унии, каким был он сам. Растущая мощь Московского государства в XVI в. способствовала усилению попыток склонить православных в польских восточных областях к унии, которая была политическим мероприятием не в меньшей мере, чем религиозным. В 1596 г., не в последнюю очередь в результате деятельности иезуитов, на земле Речи Посполитой была заключена Брест-Литовская уния (правда, эта и последующие унии в славянских странах Восточной Европы долгое время отравляли отношения между католической церковью и православием).

Уже в 1559 г. Ф. Меланхтон обратил внимание на Восток и направил патриарху Константинопольскому Иоасафу II греческий перевод Аугсбургского исповедания. Однако патриарх ответа не дал, а тем временем нескольким германским лютеранам удалось обосноваться в Молдавском княжестве. При очевидно напряженных отношениях между Римом и Константинополем патриарх Иеремия II (Транос) не усмотрел ничего зазорного в том, что лютеране через кайзерско-габсбургского посланника Давида Унгнада, протестанта, в 1573 г. снова искали контакта с Константинополем. В период 1574—1581 гг. между виттенбергскими богословами и патриархом шла переписка, в ходе которой патриарх высказывал отношение к Аугсбургскому исповеданию, причем те его пункты, что казались ему еретическими, он решительно отвергал и в конце концов прервал переписку навсегда[393].

В этой полемике обсуждался также вопрос о природе таинств, и сразу же обнаружилось слабое место православия: оно все еще не располагало систематическим учением о таинствах[394] и довольствовалось тем, что под общим названием «священнодействия» объединяло отдельные таинства с различными освящениями и благословениями, обставив рассмотрение некоторых «священнодействий» цитатами из святых отцов. Теперь же пришлось давать ответы на вопросы лютеран, к чему православие совершенно не было готово.

Этот недостаток стал еще заметнее после того, как протестантизму удалось вторгнуться в православие: Кирилл I Лукарис , патриарх Константинопольский (1620—1635, 1637—1638 гг.), при поддержке голландского посольства начал открыто проповедовать кальвинистские тезисы. Православным богословам следовало действовать, но православие, не имея систематического сакраментального богословия , не могло дать отпор протестантизму.

Первыми, кто со всей решительностью выступил против еретического патриарха, были иезуиты, на помощь которым быстро подоспели послы католических держав, обеспокоенные судьбой своего политического влияния в Средиземноморье. Однако политические интриги и козни против патриарха Кирилла I, приведшие в конечном счете к его убийству 25 июня 1638 г., не принесли лаврового венка их зачинщикам[395].