20 мая 1981 года, через шесть с половиной недель после слушания, судья Флауэрс объявил свой вердикт. В судебных записях представлено два объяснения. Первое: «Принимая решение, Суд придал большое значение Ввщественному доказательству № 1 (письму) и его интерпретации, предоставленной свидетелем доктором Льюисом Линднером. Суд счел это вполне убедительным свидетельством того, что у Уильяма С. Миллигана отсутствует общепринятая сдерживающая сила морали, к тому же он демонстрирует знакомство с криминальной субкультурой и неуважение к человеческой жизни». Во-вторых, из письменных показаний, сделанных под присягой доктором Колом, судья сделал вывод, что «он не готов принять наложенные судом ограничения», из-за чего условия содержания в Центре психического здоровья города Афины для данного пациента сочтены «недостаточными».
Никак не ссылаясь на показания остальных психологов и психиатров, свидетельствовавших о том, что Миллиган
Алан Голдсберри немедленно подал апелляцию с кратким письменным изложением дела в Десятый окружной апелляционный центр Франклина, штат Огайо, заявив, что билль Сената № 297 («закон Миллигана») лишает человека равной защиты со стороны закона и справедливого отправления правосудия, а следовательно, противоречит конституции. Кроме того, адвокат настаивал на том, что закон применили к Миллигану «задним числом», что стало нарушением конституции штата Огайо, не допускающей законы с обратной силой.
Билли как будто и не обиделся ни на то, что апелляционный суд вынес решение не в его пользу, ни на вердикт судьи Флауэрса. У меня сложилось ощущение, что он от всего этого уже устал.
Мы с ним все еще довольно часто беседуем по телефону, а время от времени я навещаю его в Дэйтоне. Иногда ко мне выходит Томми, иногда Аллен, иногда Кевин. А бывает и человек без имени.
Однажды на мою просьбу представиться он ответил так:
– Я не знаю, кто я такой. Чувствую себя пустым.
Я попросил рассказать об этом подробнее.
– Когда я не сплю и не в пятне, мне кажется, что я лежу лицом на бесконечном куске стекла и смотрю сквозь него вниз. Там, на самом дальнем плане, – как будто космос со звездами, а потом возникает круг, луч света. Кажется, что он выходит из моих глаз, потому что он всегда прямо передо мной. Вокруг в гробах лежат некоторые из моих людей. Но без крышек, потому что они еще не умерли. Они спят, ожидая чего-то. Есть и пустые гробы, потому что не все пришли. Дэвид и другие дети хотят пожить, а старшие уже перестали надеяться.
– Что это за место такое? – спросил я.
– Дэвид придумал ему название, ведь это он его создал. Это «место умирания».
Послесловие
После того как вышло в свет первое издание книги, я стал получать письма со всей страны: читатели спрашивали, что случилось с Билли Миллиганом после того, как судья Флауэрс отклонил его прошение о переводе в Афины.
Расскажу об этом вкратце.
В своих записях, которые делал для меня Аллен, он называл государственную больницу Лайма «палатой ужасов». А центр в Дэйтоне – «тюрьмой, ультрачистой, как чашка Петри». Заведующий центром в Дэйтоне Аллен Вогель относился к потребностям Миллигана с сочувствием, но нападки со стороны охранников все учащались. И хотя Вогель разрешил Миллигану писать маслом, и Томми с Алленом заказали принадлежности для рисования, служба охраны аннулировала это разрешение на основании того, что в красках содержится олифа, а она может быть опасна. Так что краски отобрали.
Аллен все больше впадал в депрессию; он настоял, чтобы Мэри, его подруга и постоянная посетительница, вернулась в аспирантуру и жила собственной жизнью. «Я же не могу держать ее с собой в тюрьме», – сказал он.
Через несколько недель после того, как Мэри уехала из Дэйтона, в жизни Миллигана появилась еще одна женщина. Танда жила в Дэйтоне и регулярно навещала своего брата, который содержался в этом же центре. В комнате для посетителей она заметила Миллигана. Брат их познакомил. И вскоре она начала делать для Билли то же, чем раньше занималась Мэри: печатать тексты, приносить еду, покупать одежду.
22 июля 1981 года Танда позвонила мне и сказала, что беспокоится за Билли. Он перестал менять одежду, бриться и даже есть и отказался от всякого общения с внешним миром. Ей казалось, что он потерял интерес к жизни.