Таинственная карта

В самом деле, протагонист «Ка» Дарр Дубраули – ворона, но, как водится, ворона не вполне обычная. Первым из всех своих соплеменников (кстати, жизнь вороньей стаи автор описывает очень достоверно, с большим знанием дела) он получает собственное имя, а затем, подобно библейскому Адаму, одаряет именами своих родных и друзей. Но главное, именно он первым осознаёт и учится использовать те неоценимые преимущества, которые способно подарить воронам сожительство с людьми. В древней Британии он становится другом женщины-шамана, вместе с ней отправляется на поиски бессмертия и чудесным образом сам оказывается обладателем (или, вернее, долговременным хранителем) этого сомнительного дара.

Теперь он не умирает насовсем, но возрождается через определенные промежутки времени, сохраняя память о предыдущих жизнях. И в каждом своем рождении Дарр Дубраули вновь и вновь оказывается в одной и той же роли: он, ворона, служит посредником между мирами, проводником, знающим путь в царство мертвых и умеющим показать его живым.

С безымянным Братом из средневекового аббатства он спускается в преисподнюю, чтобы помочь тому очиститься от греха убийства. Подхваченный ураганом, Дарр Дубраули переносится в Новый свет, где становится спутником индейца по прозвищу Одноухий, сказителя и балагура, вплетающего историю бессмертной вороны в свои бесконечные россказни у костра. Вновь возродившись накануне противостояния Севера и Юга в США, Дарр Дубраули сначала вместе с товарищами-воронами расклевывает оставленные войной бесчисленные трупы, а после помогает женщине-медиуму отыскивать и возвращать домой души погибших, застрявших в сумеречной зоне между жизнью и смертью (и здесь, конечно, трудно не усмотреть параллели с недавним букероносным романом Джорджа Сондерса «Линкольн в бардо», целиком посвященным этой теме). Вернувшись к жизни в последний раз, герой становится спутником и собеседником одинокого вдовца, живущего в недалеком (и весьма безрадостном) будущем – и, как обычно, новый знакомец Дарра Дубраули нуждается в своем пернатом друге для того, чтобы выведать дорогу в царство умерших. В промежутках между всеми этими делами и подвигами герой Краули совершает в мир смерти пару одиноких вылазок – так, он, подобно Орфею, пытается вызволить оттуда свою возлюбленную, но – так же, как и тот – терпит в результате трагическое поражение.

Из узнаваемого персонажа кельтской мифологии за океаном Дарр Дубраули становится таким же узнаваемым героем мифологии североамериканской – трикстером, воспетым великим Клодом Леви-Строссом, знаменитой вороной-обманщиком, вечным вором, плутом и вместе с тем единственным живым существом, дарующим живым надежду на встречу с умершими.

Однако встреча эта иллюзорна – как и само существование царства смерти (да и, если на то пошло, существование запутавшегося в людских историях и преданиях Дарра Дубраули). Эта мысль – на самом деле, магистральная для всего романа – вырисовывается исподволь, Краули ведет к ней читателя извилистым путем, намеренно петляя, сбивая с толку и путая следы. И тем не менее, с каждым следующим странствием в мир умерших, всё яснее становится, что мир этот вполне реален и существует на самом деле, но парадоксальным образом находится он не по ту сторону смертных врат, а по эту. Мир мертвых – конструкт, изобретенный живыми, проекция их собственных страхов, надежд и ожиданий. Подлинный же мир смерти – недостижим, непроницаем и непознаваем, в него нельзя проникнуть, будь ты вороной или человеком.

Надо ли говорить, что примерно на втором раунде приближения к этой красивейшей и в высшей степени непросто сформулированной идее сам факт того, что главный герой – говорящая ворона, перестает казаться сколько-нибудь существенным – ну, или во всяком случае он больше не вызывает негативных эмоций. Готовность следовать за писателем, безусловное доверие к нему и к выдуманному им герою с разгромным счетом берут верх над любыми изначальными предубеждениями. Словом, как обычно у Краули, все исходные читательские опасения и фобии развеиваются в прах, оставляя по себе трудно определимое чувство – нечто среднее между неловкостью и четким осознанием чуда (не сказать, чтобы строго литературного), произошедшего буквально только что и прямо у тебя на глазах.

Ник Харкуэй Мир, который сгинул [8]

Несмотря на циклопический объем в 700 страниц, «Мир, который сгинул» англичанина Ника Харкуэя читается скорее как конспект романа, чем как собственно роман. Действие в нем несется вскачь с несколько одышливой поспешностью, почти без участия прилагательных и наречий. Кроме того, начавшись с бодрого экшна, сюжет романа внезапно закладывает 300-страничную флешбэковую петлю – на первый взгляд, немотивированную, и по любым меркам слишком длинную.