Родители невесты, растроганные великодушием сватьи, сердечно с ней попрощались.
А тетушка, глядя на племянницу, которая разметалась на постели и с распущенными черными волосами была похожа на пери, тихо всхлипывала и причитала вполголоса: — Ах ты, боже мой, так они друг другу подходят… Какой счастливой парой могли бы быть… Что же теперь будет? Вдруг сваты пойдут на разрыв, если Севара долго не придет в себя?..
Свадебное платье, словно прилипшее к телу Севары, теперь показалось тете Хидоятхон каким-то зловещим.
Она подошла к шкафу и с трудом отыскала в ворохе приданого — различной одежды — ночную сорочку девушки.
А Севара по-прежнему пребывала в глубоком сне.
Тогда тетя, изловчившись, сняла с нее платье и надела ночную сорочку, подложила под голову племяннице подушку и прикрыла ее одеялом. Севара так и лежала, как ледышка.
В это время кто-то негромко постучал в дверь. Хидоятхон отдернула портьеру в сторону и сквозь дверное стекло увидела жениха. Она впустила Уктамжона, а сама вышла в соседнюю комнату, где сидели женщины.
Уктамжон бросил тревожный взгляд в сторону лежащей неподвижно Севары, некоторое время постоял в центре комнаты. Потом машинально подошел к зеркалу. В его стекле отражалась слабо, освещенная настольной лампой комната, в которой, лицом к Уктаму реальному, стоял его отраженный двойник. Темный костюм Уктама терял очертания в зазеркальном мире, растворялся в полумраке другой, похожей на эту как две капли воды комнаты. И только лицо, красивое, гордое, мужественное лицо, которым Уктамжон так гордился и которое он знал — нравилось всем женщинам, высвечивалось из внутризеркальной полутьмы.
Вдруг Уктам за спиной услышал шелест. И там, в зеркале, произошла невероятная вещь. Свадебное платье, белевшее в глубине комнаты на спинке стула, вдруг шевельнулось и стало подниматься во весь рост, будто его надел на себя какой-то таинственный невидимка. В следующую секунду широкий подол поплыл, плавно касаясь ковра, в сторону Уктамжона.
Молодой человек замер ошеломленный у зеркала, не в силах оторвать взгляд от его холодного стекла и обернуться. Вот уже длинные рукава с оборками, словно облегая чьи-то руки, обняли Уктамжона за шею. От испуга он хотел закричать, но голос ему не повиновался, и Уктамжон лишь издал нечленораздельные звуки.
А холодные невидимые руки повернули молодого человека и властно потянули в сторону стула. Уктамжон послушно сделал несколько шагов, сел. В двух метрах от Него, слегка покачиваясь, стояло платье его молодой жены.
В этот же миг знакомый Уктаму голос печально произнес:
— Вот мы и встретились снова, Уктам-ака, поздравляю вас с женитьбой…
У молодого человека перехватило дыхание, и, запинаясь, он выговорил дрожащими губами:
— Сайера?.. Это ты, Сайера?.. Но ведь ты… Heт, этого не может быть…
— Да, я умерла, — продолжил голос. — Но как видишь, свадебное платье посчастливилось надеть и мне. Скажи, оно идет твоей Сайере?.. Ну, что же ты молчишь, ведь ты уверял меня когда-то, что подвенечное платье будет мне к лицу?..
И платье, двигаясь в танце, сделало один, второй круг по комнате и опять остановилось напротив пораженного Уктамжона.
— Что же вы так дрожите? — спросил голос. — Ведь у вас все так хорошо складывается… Хотя, ведь не так давно на этот грешный свет должен был появиться такой же, как вы, богатырь и красавец… Только вот, — голос дрогнул, — не родился по вашей вине…
— По моей… Ты говоришь — по моей?!
— Ах, да… Ведь мы, кажется, виноваты оба. Вы, конечно, так теперь считаете… А знаете, когда я себя сожгла…
— Зачем ты это сделала, Сайера?! — с чувством перебил говорящую парень.
— Боже мой, так вы… жалеете меня? Но это же вы сказали: не будь преградой на моем пути, сказали, что любите другую девушку. Ведь было так?..
Платье дрогнуло, поплыло, покачиваясь в такт невидимым шагам, бессильно прислонилось к стене.
Уктамжон попытался встать со стула, но незримая сила удержала его на месте. Уктамжон напрягся сильнее, но встать так и не смог, потерял равновесие и рухнул на пол. Ударился о спинку кровати, от сильной боли чуть не вскрикнул, но спазмы сдавили горло.
— Тысячу раз сожалею, — произнесло платье, — но ведь я так мучилась… — голос дрогнул, у Уктама по телу побежали мурашки. — В ту ночь, когда вы поставили последнюю точку в моей судьбе, я едва дождалась рассвета. Ребенок шевелился у меня под сердцем, каждое движение вызывало приступ боли и тошноты, поднимало со дна души тоску и отчаяние… Утро я встретила уже с твердым намерением: думаю, если бы даже моя мама воскресла из мертвых, вряд ли бы она смогла меня остановить. Я не знала, как теперь смогу жить, ведь навлеку позор на отца, на суровую мачеху. Да если они узнают об этом… Нет, — наконец сказала я себе, — медлить нельзя. Нужно сделать это сегодня же…
С дрожью в ногах я подошла к отцовской машине.