Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках

Ему не хотелось выходить из нее, но он все-таки это сделал и вылез из постели. Она последовала вслед за ним и выскочила из постели, словно свежее дитя. С уважением посмотрела на покачивающегося партизана, взяла его в левую руку, а пальцами правой пошлепала себя по губам; хочешь? Потом, показал он, а сейчас беги и возвращайся.

Она побежала, с юмором крутясь вокруг оси. Какая все-таки прелестная блядь, эта моя любимая.

Как только она прибежала обратно с туго закрученными косичками своих медовых волос, он медлительно, с различными лирическими и физическими отступлениями стал приводить ее в коленно-локтевую позицию. Она уже заметила, что ее другу нравится вести беседу во время соитий, и потому сейчас с легкостью неимоверной рассказывала ему об Аксельбантах:

— Аксельбанты — это мои родители, а также мои сестра и брат. Значит, по сути дела я тоже Аксельбант. Ралисса Аксельбант. Когда я училась в девятом классе, мои родители очень боялись, что меня с нашей фамилией не примут в иняз. И тут подвернулся влюбленный Кочевой. В общем, с фамилией Кочевая передо мной открылись все пути. Ой, Вакси, как ты сладко тянешь, так сладко…

Сильный стук в дверь прервал ее монолог. Послышался голос Роберта Эра:

— Вакса, открой!

Ралисса зажала себе рот ладонью.

— Роб, я не могу тебе сейчас открыть! — громко ответил ее собеседник.

— Вас понял, — тут же ответил Роберт и пошел к себе. Каков Ваксон, думал он. Не успели отчалить «богини», а он уже приспособил себе девчонку.

Когда шаги его затихли, Ваксон взял в руки две медовые косички и стал все дальше проникать внутрь своей любви. В перерыве она стала уже проявлять некоторые признаки усталости. Лежала раскинувшись во всей своей красе и готовности, но с закрытыми глазами, тихо поглаживала его по голове.

— Ты думаешь или дремлешь? — спросил он. Признаться, он и сам уже малость ухайдакался, однако друг-партизан в его алкогольной настойчивости требовал совместного апофеоза.

— Скорее, думаю, — ответила она, — однако думаю в некотором дремотном блаженстве.

— О чем ты блаженствуешь, Ралиска?

Нe открывая глаз, она провела рукой вдоль его тела и остановилась по соседству с партизаном.

— Как я понимаю, Вакси, наш курортный роман теперь перерастет в большую и длительную любовь. Поэтому мне придется отогнать всех тех, ну, тех, с кем я на «ты». Вот такие заботы меня блаженно беспокоят. А теперь вообрази, что рядом с тобой лежит санитарка-звать-Тамарка. Командование послало меня принести нашему герою окончательное освобождение. — Глаза открылись, в них колыхалась чистая, без примесей, синева. Отъехала вниз, ближе к партизану. — Диалог превращается в монолог. Говорите мне о любви, говорите мне снова и снова, я без устали слушать готова, трам-драм, зови!

Через некоторое время он ощутил, что апофеоз приблизился вплотную. Отнял у нее ее игрушку, разложил ее на спине и пошел в бурную юношескую атаку. Сколько времени атака продолжалась, трудно сказать, но завершилсь она к обоюдному восторгу.

Едва этот столь длительный пир завершился, как над «бунгало» раскололись небеса. Мощнейшая молния даже сквозь шторы озарила комнату фосфорическим светом. Гром оглушил засыпающих обнявшись любовников. Таким ударом главного калибра ответила бы на вторжение Чехословацкая республика, если бы у нее был флот. Немедленно и оголтело хлынул дождь, чтобы не прекращаться ни на миг в течение всего следующего дня.

— Разверзлись хляби небесные, — мирно, как брат, прошептал он.

В ответ она преподнесла ему неожиданный и, пожалуй, несколько ошеломляющий вопрос:

— Послушай, родной мой, а почему бы нам с тобой не свалить за бугор? Я больше жить здесь не могу. Если до вчерашнего дня еще немножко могла… ну, играла с мужиками… то теперь, после злодеяния, совсем не могу…

— Лапочка моя, за бугром просторно; где бы ты хотела жить?

— Ну, не знаю, в Канаде что ли. Или в Бразилии. Или на Подветренных островах…

Он потянулся.

— Ах, как чудно! Будем сидеть на Подветренных или Наветренных островах. Никогда не разлучаться, все время чувствовать друг друга. Я буду сочинительствовать и рассылать сочинения по всему миру, за исключением Коммуналии.

— А я чем буду заниматься там, на Подветренных?

— Ну, ты же знаешь чем… Ой! Не бей, не бей! Ну, ты фотографией будешь заниматься, там, на Наветренных.

— Нет уж, я тоже начну сочинительствовать, вернее, буду продолжать и, может быть, превзойду тебя!

— Ралиска, уши не изменяют мне? Ты — сочинительница?

— А ты что, думал — я просто блядь? У меня скопился уже целый портфель рассказов; вот так!

— И ты кому-нибудь показывала?

В ответ она прорычала, если можно прорычать во фразе без рычащих:

— Показывала Кочевому! — чуть успокоившись, продолжила: — Мерзавец устроил мне взбучку! Кричал: графоманка! Антисоветчица! Белогвардейское отродье! Я отнеcy это в органы! Тебя отправят в лагеря! Тебя там вохровцы заебут! В общем, разнуздался скот. А сейчас приполз просить прощения.

Ее трясло. Ваксону пришлось впервые ее обнять без сексуальных побуждений.