Таинственная страсть (роман о шестидесятниках). Авторская версия

Он позволил себе на минуту закрыть глаза. Ну, вот сейчас они начнут ко мне применять партийную тактику влияния и убеждения. Зерно этой тактики заключается в том, чтобы замазать всех вокруг. Интересно, сколько раз каждый из них замазывался? По всей вероятности, все они — и Преображ, и Железняк, и сам Камп — замазывались только однажды, а дальше уж все шло само собой. Теперь надо под маркой спасения журнала замазать и меня; раз и навсегда. Хер вам, со мной у вас так не получится. Вообще-то получилось, но с неожиданным результатом.

1963, апрель — май

Депрессуха

«Романешти» Роберта и Милки Колокольцевой продолжался уже около трех недель. Вначале все шло вдохновенно и идеально, в том смысле, что без всяких крючков и задоринок. Он приезжал на Чистые пруды раньше девчонки и, стоя у окна, без конца курил, предвосхищая ее появление в пространстве. Милка выходила из метро на «Кировской», проезжала две остановки на троллейбусе в сторону Покровских ворот, потом, не обходя бульвар, устремлялась бегом по льду катка. С пятого этажа он смотрел, как она приближается, сияя своей юностью и влюбленностью, как она прыгает с кочки на кочку, а иногда по-детски скользит по чистым полоскам льда. Зная, что он ждет ее у окна, она семафорила руками в красных варежках. Приближалась весна, каток уже не функционировал, однако редкие смельчаки, Милка в их числе, все еще пересекали пруд по прямой.

Врывалась с визгом в «гарсоньерку» вождя молодой поэзии, бросалась к возлюбленному на шею, повисала. С притворной грубостью он вычитывал ее за ледовые пробежки: «Ты что, паршивка, хочешь провалиться в городскую канализацию?», она отвечала ему в той же манере: «Молчи, балда!», ну а потом начиналось то бурное, то нежнейшее обоюдное раздевание.

Потом появились некоторые сложности. Ян все чаще стал возникать в своей берлоге. Иной раз Роберт и Милка являлись туда вдвоем и видели поэта номер один за его столом, заваленным черновиками стихов, накарябанных несусветным почерком. Ян с нескрываемым восхищением глазел на мадмуазель Колокольцеву, начинал варить кофе, открывать шампанское, читать стихи. С юморком, но также и с лисьей хитроватостью лица намекал на многовековую французскую традицию menage a trois. «У нас эти „труа“ все-таки завершались роковыми дуэтами», — шуткой на шутку отвечал Роберт.

Он начал искать какое-нибудь новое пристанище. Найти тогда комнату с отдельным входом было нелегко, чтобы не сказать невозможно. Барлахский дал им ключ и пригласил являться в любое время без стеснений, однако первый же визит «Робслана и Льюдмилы» обернулся курьезом. В квартире кутила русско-грузинская компания поэтов, все начали орать, падать на одно колено, восхвалять «воплощение всемирной красоты»; ну, в общем, влюбленные «засветились по полной» на обе столицы.

Бесцеремонные друзья теперь при виде Эра восклицали: «Роба, тебя узнать нельзя! Ты просто расцвел! Вот что делает любовь!» и т. д. На самом деле все было «с точностью наоборот». То, что с ним в те дни происходило, трудно было назвать расцветом. Прежде он, хотя бы внешне, являл собой воплощение атлетического спокойствия. Сейчас — помолодел и похудел, то и дело посматривал на часы, движения приобрели резкость, сродни баскетбольным финтам, в общем, как тогда говорили, «заерзал».

Семья из надежного и любимого прибежища превратилась для него в муку. Он и прежде не отличался особенной разговорчивостью, сейчас часами молчал. Садился в кресло, раскрывал газету, исчезал. Теща Ритка однажды заглянула за лист и увидела, что Роб там сидит с закрытыми глазами. «Робочка, может быть, тебе сделать газетный мешок для головы?» — пошутила она, однако, взглянув на Анку, осеклась.

Та отвечала молчанием на молчание. Так у них в общем-то всегда получалось в ходе совместной, довольно уже продолговатой жизни: ударом на удар. Предположим, Роб уставился в театре на какую-нибудь красотку, миг — и Анка вперяется в какого-нибудь красавцА. Предположим, Анка начинает весь день напевать какой-нибудь привязавшийся мотив, Роберт почти бессознательно находит какой-нибудь свой, другой. Конечно, их любовь и преданность были безмерны, однако в мелочах они то и дело противоречили друг другу. Чаще всего он уступал, тогда воцарялась семейная благодать. Теперь пришла пора молчания. Он вообще-то никогда не отличался разговорчивостью, однако раньше в ответ на замкнутость мужа неотразимая Анка начинала трещать как сорока, травить анекдоты, передавать сплетни, задавать ему вопросы, на которые требовался словесный ответ, наливала ему водки, наливала и себе, они чокались, потом еще раз наливали и еще, и в конце концов возобновлялся хмельноватый диалог с сексуальными намеками.