Таинственная женщина

Агостини собирался ответить, и молодые люди уже стояли друг перед другом в угрожающих позах, когда на плечо итальянца опустилась ручка Марианны Лихтенбах.

– Граф, пойдемте, пожалуйста… Отец ищет вас.

Чезаро бросил на Марселя вызывающий взгляд, затем, обращаясь к девушке, сказал с нарочитой покорностью:

– Малейшее ваше желание для меня закон. Очень рад вам повиноваться… Но я еще поговорю с этим господином.

Марианна нахмурила брови. Взгляд ее стал суровым, и она объявила:

– Я запрещаю вам это.

– Однако… Впрочем, ваша воля для меня свята.

К ним приближался Лихтенбах. Проходя мимо Графа, он сделал вид, что не замечает его.

– Граф, – обратился он к Агостини, – мне сказали, что вы сейчас перебили у кого-то покупку товара, оставшегося непроданным в этом павильоне. И за какие-то четыре тысячи франков! Что за мизерная цена! Вы, очевидно, имели дело со слабым соперником!

И он обдал Марселя и дядю Графа презрительным взглядом.

– В прежнее время я имел дело с более крепким противником. Денежные битвы сильно умерили их пыл.

Он обратился к монахине, написал несколько слов на каком-то листке и передал ей.

– Вот вам, сестра, чек на десять тысяч франков.

– Ах, что я могу вам предложить на эту сумму? – спросила, совершенно растерявшись, сестра Сент-Аликс.

– Мне нужны лишь ваши молитвы, – благоговейно ответил Элиас.

Публика столпилась около павильона и внимательно вслушивалась в эти разговоры. Возгласы одобрения, смешанного с удивлением, пронеслись по ней в адрес Лихтенбаха и достигли его слуха, польстив его самолюбию. Агостини воскликнул с пафосом:

– Вот великодушный дар!

– Пойдем, дочь моя, – сказал банкир.

Марианна поцеловала Женевьеву Тремон и, опустив глаза, чтобы не видеть Марселя, последовала за отцом вместе с Агостини. Когда она проходила мимо дяди Графа, до ее слуха донеслись его слова:

– Молитва за десять тысяч франков. Значит, не более чем по двадцать су за каждую низость! Конечно, он еще в проигрыше!

Но Марсель гневно прервал старика:

– Зачем так громко, дядя Граф? Тебя могла услышать дочь! Бедняжка! Ведь тут нет ее вины!

Сердце Марианны сжалось, ей стало бесконечно грустно, причем больше от снисходительности к ней племянника, чем от грубого пренебрежения дяди к ее отцу.

Со времени своего возвращения в Париж Марсель пользовался полной благосклонностью старика Барадье. Рассказ дяди Графа о пожаре на фабрике и о том, как он был спасен племянником, пришелся по душе старому лотарингцу. Он расцеловал Марселя и сказал жене и Амели, которые расплакались от волнения:

– Ну какой же у вас глупый вид! Разве вы сомневались в его мужестве? Что касается меня, то я всегда был уверен, что, случись беда, он будет вести себя именно так. И я был к нему строг, когда он отступал от прямого пути, именно потому, что считал его не последним человеком. Ведь, черт возьми, он Барадье!

И он вновь принимался целовать сына. Вечером, когда банкир остался наедине с женой, он опять повторил ей:

– Право, я очень доволен Марселем. Граф рассказал мне о нем такие вещи, которые меня искренне тронули. Я надеюсь, что, когда его легкомыслие и горячность пройдут, он станет замечательным человеком. Ему не хватает только выдержки. Он умен, и у него доброе сердце. Хорошо бы его женить!

– Но ему только исполнилось двадцать шесть лет.

– Вот и хорошо! Ранняя женитьба на славной девушке – я знаю это по личному опыту – гарантирует счастливую жизнь… Как он относится к Женевьеве?

– Он обращается с ней как с сестрой.

– И ни малейшего флирта?

– У нее, пожалуй, еще можно предположить некоторые потаенные мысли, но с его стороны я ничего не замечаю.

– Так расспроси по секрету Амели.

– Постараюсь…

Подобные заботы родителей совершенно ускользали от внимания Марселя. Он думал о чем угодно, только не о женитьбе. Возвращение в семью пока– залось ему очень сладким: он горячо любил своих родных. Даже в минуты самых сильных увлечений молодости он не переставал жить в родительском доме. Он не чувствовал себя счастливым, когда ему приходилось жить в Аре или в Париже. Связи его с семьей были столь крепки, что ему не хватало даже доброжелательной воркотни отца и успокоительной улыбки матери.

Со времени своего возвращения он почти все дни проводил вне конторы, лишь иногда выходил по вечерам и занимался какой-то работой, о которой знал только дядя Граф. Старик Барадье, очень занятый тем оборотом, который принимало на бирже дело с акциями Общества по производству взрывчатых веществ, поверял свои тревоги лишь компаньону, но дядя Граф спокойно возражал:

– Нужно, конечно, смотреть в оба, но не следует преувеличивать опасность. Все уладится, я в этом твердо уверен.