Таинственное пламя царицы Лоаны

С трепетом я перелистал «Пиноккио» в чудном издании с иллюстрациями Муссино (1911), потрепанные страницы, облитые кофе с молоком. Старый известный сюжет «Пиноккио», сколько раз я занимал им по памяти своих внуков, а тут вдруг открыл – и задохнулся, таким ужасом веяло от картинок, отпечатанных только в две краски, желтую с черной или зеленую с черной. В пандан завитушечным виньеткам стиля либерти вилась кучерявая борода Кукольника, интригующе струились лазурные кудри Феи, и уж совсем кошмарно выглядели ночные призраки-Грабители и разверзнутый зев Зеленого Рыбака. Не забивался ли я с головой под одеяло в грозовые ночи, насмотревшись тех Пиноккиевых картинок? Недавно я спросил Паолу, а не вредны ли для детских нервов все эти фильмы с насилием и с оживающими трупами, которые гоняют по телевизору. Она мне ответила, что за годы работы ни разу не встречала детей, невротизированных кинофильмами, за исключением одного: ребенок был необратимо травмирован «Белоснежкой» Уолта Диснея.

Потом я обнаружил, что аналогичный зловещий бэкграунд был и у моего собственного имени. Вот он, роман «Приключения Вихраста» (Le Avventure di Ciuffettino), автор – Ямбо (Yambo), и тем же Ямбо были написаны другие приключенческие книги, с иллюстрациями в стиле либерти – с угрюмыми пейзажами, с наскальными замками, черными на фоне черной ночи, с призрачными лесами, по которым рыщут огнеглазые волки, с подводными видениями а-ля Жюль Верн (перелицованный, одомашненный), а Вихраст был маленький миленький пострел с задорным хохолком: этот чуб придавал ему забавный вид, он походил с ним на веник. Однако самому Вихрасту чуб нравился! Вот откуда Ямбо, то есть вот откуда я, по собственному сознательному выбору. Что ж, это лучше, чем отождествляться с Пиноккио.

Так значит, вот оно какое, мое детство? Или еще хуже? Следующим культурным пластом в толще книг были сборники, завернутые в синюю бумагу из-под сахара и стянутые резинками, – выпуски «Иллюстрированного журнала путешествий и приключений на суше и на море». Выпуски были еженедельными, коллекция деда охватывала первые десятилетия века. Рядом – их французские аналоги, «Путевые дневники» (Journal des Voyages).

На картинках – злобные пруссаки, доблестные зуавы, но больше всего внимания уделялось разнузданным жестокостям, совершающимся где-то под далекими небесами. Посаженные на кол китайцы-кули. Полунагие девы на коленях перед зловещим Советом десяти. Гирлянды отрубленных голов на карнизе мечети. Избиение младенцев, убийцы – туареги, вооруженные ятаганами. Тигры загрызают пленников. Похоже на вклейку о пытках из «Новейшего Мельци». Садисты-рисовальщики в припадке сладострастия давали себе полную волю, обложки этого журнала являли собой парад сил Зла во всех его формах.

Ошеломленный этим изобилием, одеревенев от скрюченных бдений на чердаке, я перетащил все журналы в залу, заваленную яблоками, со входом со двора. Жара стояла невообразимая, и яблоки, как я почуял, начинали плесневеть. Хотя потом я внюхался и понял: плесенью пахнет от журналов. Как им удалось сохранить запах сырости после полувека на сухом чердаке? Вероятно, в холодные дождливые месяцы чердак становился гораздо менее сухим? А может, перед тем как попасть на чердак, эти бумаги несколько десятилетий пролежали в чьем-нибудь подвале, где со стен сочилась вода, перед тем как дедушка откопал их там и тем самым спас (дедушка, думаю, как и я, хаживал ко вдовам), и в подвале они успели до того отсыреть, что даже под жаркой крышей не продублялись. Однако, пока я вчитывался в страшные мести и жестокие казни, душок плесени подсознательно навевал не образы терзаний, а образы волхвов и младенца Иисуса. Почему, отчего, зачем, откуда эти волхвы и какое отношение имеют волхвы ко злодействам в Саргассовом море?

Как бы то ни было, проблема в другом. Если все эти истории я читал, если во все эти обложки я внимательно вглядывался, то как же я мог разделять мировоззрение типа весна царит вокруг, пропитан ею воздух и земля? Возможно ли, что мне было дано инстинктивное умение отделять мир нежных семейных чувств от мира приключений, жестокого и гран-гиньольного, с четвертованиями, сдираньем кожи, кострами и виселицами?

Первый шкаф я опустошил, хоть прочел не все. На третий день я полез в следующий шкаф, не такой набитый, книги в нем были поставлены по порядку, видно, тут уж не дядя и тетя заталкивали в шкаф старый хлам, от которого мечтали избавиться и забыть. Видно было, что эти-то ставил дедушка – и гораздо раньше. Или даже, кто знает, я сам. Детская и подростковая литература. Может, это моя личная библиотека?