Таинственные истории, случившиеся с обычными людьми

Новая квартира для Михли находилась в Купчино. Цены на жилье возросли, так что накопленных денег на уютную норку в центре города уже не хватило. Но Михля был страшно рад и купчинским хоромам. Две комнаты, и потолки по-московски низенькие, нависающие.

– Удивительно, – сказал наконец Михля. – Значит, у меня имелся собственный счет в банке?

– На самом деле это был мой счет, – уточнил Петр Иванович. – Но для тебя. Да.

– Почему? Почему твой?

– Потому что ты бы все потратил.

Михля вздохнул. Он теперь дышал с особенным ощущением, каждый раз воспринимая чистый воздух в своих легких как некое избавление, как чудо.

– Для тебя «человек» важнее, – прибавил Петр Иванович.

Михля не без удивления понял, что тот давний разговор о дружбе до сих пор не дает Петру Ивановичу покоя.

Он хотел было сказать своему приятелю, что каждый имеет полное право оставаться собой и идти собственным путем, как диктует ему раса и воспитание.

Но не успел.

Петр Иванович взял его за руку и торжественно провозгласил:

– Если бы «тролль» не было главным, ты бы сгорел.

Михля кивнул.

– Я же не спорю. Если бы «тролль» не было главным, ты бы давно отдал мне мои деньги.

– И ты бы их потратил.

– И я бы их потратил.

– И был бы сейчас без дома. В бараке для погорельцев.

– Это ужасно. – Михля вдруг понял, что никогда не верил в подобную возможность, а ведь она так же реальна, как и любая другая, включая мировую войну. От этой мысли у него мороз прошел по позвоночнику.

– Мебель потом, – прибавил Петр Иванович. – Я потратил остаток твоих денег.

– Да? – ревниво удивился Михля.

– Я оформил витрину.

Михля еще немного повздыхал, а потом признался:

– Тебе, как всегда, видней… Витрина, наверное, важнее, чем мебель. Я и на полу могу пока поспать.

– Да, – кивнул Петр Иванович, явно обрадованный. – Витрина важнее. Они из серебра.

– Кто? – Михля, как обычно, не улавливал последовательности в рассуждениях приятеля, и это его странным образом успокаивало. Всегда на душе становится тепло и уютно, когда обнаруживаешь вещи, неизменные от начала времен. Такие, как разведенный на привале костер, глоток воды в жаркий день или скачущую логику тролля.

– Ты понял! – восхитился тролль. – Они – «кто», а не «что». У них есть душа. У всякой хорошей обуви есть душа, а эти… – Он задохнулся от восторга и, чтобы прийти в себя, несколько раз быстро произнес: «Антигона, Антигона, Антигона!» Затем, когда все ритмы выровнялись, тролль продолжил: – Я заказал башмачки из чистого серебра. У ювелира. Очень дорого, но!.. – Он поднял палец. – Это абсолютно.

– Что абсолютно? – Михля смутился (ему польстило, что тролль восхитился его мнимой догадливостью, и он не хотел разрушать этого впечатления). – То есть кто абсолютен?

– Их красота абсолютна, – ответил Петр Иванович. – Это туфельки. Для женской ножки. – Он облизнулся, обтирая языком капли пота, выступившие на переносице. – Для узкой, стройной ножки. Для недоступной, капризной ножки. Каблучок… – Он показал пальцами нечто очень, с его точки зрения, хорошенькое, и брови его умиленно задрожали над глазами.

– Ты хочешь сказать, что эти… сабо из серебра можно носить, как самые обычные туфли? – поразился Михля.

Петр Иванович торжественно кивнул.

– Очень удобная колодка. Я проверял.

– Ты мерил их на свою ногу?

– Нет, на руку. Тролль может рукой определить, будет ли удобно ноге.

– Это такой троллиный секрет?

– Это вообще не секрет, потому что все об этом знают, – заявил Петр Иванович. – Более того, – прибавил он заговорщическим хриплым шепотом, так что Михля поневоле придвинулся ухом к его губам, – некоторые люди это тоже умеют.

Михля недоверчиво посмотрел на приятеля.

– Ты редко шутишь!

– Я вообще не шучу, – Петр Иванович дернул плечом, – я каменный.

Михля провел ладонью по голой голове. Он обрился и теперь на ощупь воспринимал свой череп как замшевый.

– Ты всегда был каменным?

– А что?

– Я просто подумал… – После больницы у Михли действительно появилась склонность анализировать некоторые вещи, прежде представлявшиеся ему очевидными. – Я подумал, что тебя, наверное, в детском доме осматривали. Ну, врачи. Детей всегда осматривают врачи.

– Всегда?

– Это обычай. Постоянно что-то щупают, берут на анализ то кровь, то что-нибудь похуже, взвешивают, измеряют, изводят горы бумаги. Детство – это ужасное время, – сказал Михля. – Это время, когда ты постоянно считаешься больным и только тем и занят, что либо делаешь уроки, либо сидишь в очереди к врачу в поликлинике.

– Надо же, – сказал Петр Иванович и вдруг заплакал.

Михля испугался:

– Что с тобой?

– Я не знаю, – сказал Петр Иванович и, длинно всхлипнув, замолчал. Потом он шумно высморкался в газету, бросил ее, скомкав, в угол и объяснил: – Я понятия не имею, каким бывает детство у троллей. А когда я думаю о детстве Антигоны, у меня сердце падает в желудок и там растворяется.

– Сильное чувство, – согласился Михля.

– В детском доме я не был каменным, – признался Петр Иванович. – Был мягонький, как рукавичка. Любую кишку можно было пальцем нащупать. Только не говори никому, – предупредил он, отводя глаза.