– О, я хочу власти, – просто ответил он. – Власть, сила, энергия – очень интересная вещь. Сказать вам, почему? Потому что она бесконечно изменчива. Вы берете деньги (это финансовая власть) и нанимаете с их помощью людей (физическую силу), чтобы они построили вам фабрику. На фабрике вы сжигаете уголь (а это энергия тепла) и превращаете воду в пар. Потом вы подаете силу пара в цилиндры двигателя и превращаете ее в механическую энергию, и с помощью этой механической энергии строите еще больше двигателей, продаете их и обращаете ее снова в финансовую. Или, скажем, берете свои паровые двигатели и строите дамбу, чтобы сдерживать колоссальные количества воды; вы делаете трубы и заставляете ее бежать по ним с огромной силой и вращать динамо-машину – и так сила денег становится силой воды, а та – электрической энергией и так далее, до бесконечности. Какой-то английский поэт – так сказал мне Уиндлшем: у меня самого нет времени наслаждаться поэзией – написал, что «энергия есть вечное блаженство». Я бы сам не сказал лучше. Возможно, за этим нам и нужны поэты.
Салли не смогла придумать, что ответить. Какой-то далекой частью себя она знала, что он ошибается, что он абсолютно, глобально неправ, что существуют аргументы, которыми можно опровергнуть все сказанное, – но знала и то, что она их сейчас не найдет. Он был так силен, а она так устала. Она покачнулась, но вздернула себя обратно, выпрямилась и заставила поднять голову и встретить его взгляд.
– Вы неправы, – произнесла она, и голос был едва слышен. – Про людей. Я знаю, что они говорят. Они ненавидят вашу пушку – рабочие. Они знают, что она такое, и она внушает им отвращение и ужас. Вы держите все в тайне, потому что боитесь, что подумают люди, если узнают… это единственная причина. Вы отдаете себе отчет, что британский народ не потерпит ее, стоит ему только увидеть ваше детище в истинном свете – как оружие тирана, как оружие труса. Вы в нас ошиблись, мистер Беллман. Вы ошиблись в своих рабочих – и во мне.
– О, вижу, в вас я не ошибся, – возразил он. – Я восхищался вами с самого начала. В вас есть истинная храбрость, но вы невинны. Этот британский народ, о котором вы толкуете… хотите еще правды? Если бы они узнали, им бы было все равно. Британский народ без малейших угрызений совести изготавливает самое ужасное оружие из всех, изобретенных человеком. Да, без малейших угрызений! Он вообще об этом не думает. Он получает жалованье и идет играть в футбол на новое поле, он гордится своими детьми, и – представьте себе! – этим оружием он тоже гордится. Более того, он хочет, чтобы на нем красовался британский флаг! И будет распевать о нем куплеты в мюзик-холлах. Нет, существует, конечно, горстка идеалистов, пацифистов… Совершенно безвредные люди. Для них в обществе всегда найдется место. Но большинство – это то, о чем говорю я, а не о чем говорите вы. Реальность на моей стороне. Я обещал вам правду – вот она.
И Салли поняла, что так оно и есть.
Она посмотрела на него. Он сидел, спокойный, расслабленный, могущественный, закинув ногу на ногу, величаво положив руки на подлокотники. В мягком свете лампы кресло сияло золотом. На его лице не было ни одной морщины – она только сейчас это заметила, оно светилось странной мудростью, под которой морской рябью плескался юмор, словно говоря:
– Знаете, – сказал он после почти целой минуты молчания. – Я был неправ, когда искал руки леди Мэри Уитэм. Конечно, она прекрасна, и связи ее отца очень мне помогли, но все же это было ошибкой. Она вовлекла меня в нелепую погоню за этим комическим шотландцем, Маккинноном. Ну, об этом вы и без меня знаете. Впрочем, сейчас уже ничего не поделаешь: помолвка расторгнута. Уитэм пострадает больше всех, но он сам виноват. Интересно… Мисс Локхарт, мне тут пришла в голову одна идея. Вам она наверняка покажется совершеннейшей блажью, но в ней таится больше, чем кажется на первый взгляд. Вот она:
– Да, – прошептала Салли.
Он удерживал ее взгляд; она не смела двинуться.