Таинственные следы

Мы срубили молодое деревцо, очистили его от веток и пропустили этот шест между связанными передними и задними лапами зверя, затем положили шест на плечи и двинулись в сторону селения.

Солнце не успело ещё спрятаться за лесом, как мы уже подошли к скале, где стоял на страже Храбрый Змей. Он заметил нас издали и неподвижно застыл на скале, опираясь на своё копьё. Увидев нашу добычу, он не сказал ни слова. Мы тоже молча прошли мимо и направились к лагерным кострам.

Едва только миновали мы первые шатры, как нам навстречу вышли колдун и несколько воинов. На Горькой Ягоде были только легины и пояс. Колдун подошёл с ножом в руке к лежащей рыси. За ним начали подходить охотники. Заблестели и окровавились ножи, и через несколько минут рыжая шкура была поднята на копьях. Загремел бубен, и в такт его ударам все двинулись в обрядовом танце на площадь перед большим костром. Вокруг всё замолкло. Горькая Ягода взял из рук охотников окровавленную шкуру, набросил её на себя и начал медленный танец.

Воины начали ритмично ударять копьями о цветные щиты и притопывать ногами. Всё быстрее становился танец, всё громче грохот бубнов и пение воинов. Из пасти рыси на грудь колдуна текла густая кровь. Внезапно колдун выскочил из круга танцующих воинов и встал перед нами.

Я отступил на пару шагов назад, оставляя Горькую Ягоду лицом к лицу с Совой. Колдун начал ходить вокруг Совы лёгкими мягкими шагами, подобно хищнику, чья рыжая шкура была у него на плечах. Неожиданно одним движением он стянул с себя шкуру и набросил её на моего друга, одновременно вовлекая его в круг танцующих. Удары в бубны гремели, орлиные и совиные перья в убыстряющемся темпе колыхались в чёрных, смазанных бобровым жиром волосах охотников.

Я потерял Сову в танцующей толпе, но вскоре увидел, как его под общие крики высоко подняли на щитах воинов. И вновь наступила тишина.

В этой тишине прозвучал крик колдуна, как свист брошенного лассо:

- Нихо-тиан-або! Нихо-тиан-або! Неистовая Рысь, Неистовая Рысь!

Все взгляды обратились к Сове, лежащему на щитах воинов. Он поднялся, сорвал с себя окровавленную шкуру, подбросил её вверх в густеющий мрак и повторил за колдуном своё имя:

- Нихо-тиан-або! Неистовая Рысь!

5.

Много подвигов я совершил.

Много выпустил быстрых стрел,

Их осталось мне только четыре.

Вновь согнётся мой верный лук,

И опять зазвенит тетива,

И четырежды песню споёт

Песню Смерти моим врагам.

Хвалебная песнь

Сова получил имя, и я больше никогда не назову его юношей из рода Совы: в сумерках того вечера родился Неистовая Рысь, и ночь вычеркнет из памяти его прежнее прозвище. Никогда не зазвучит в моих устах его старое имя.

В тот же самый вечер, после танцев в честь друга, мать и сестра занялись нами, осмотрели наши раны от когтей рыси, обильно смазали их горячим медвежьим жиром. Затем ловкие3 руки сестры наложили повязки из лыка.

С этими повязками мы гордо ходили по всему селению, а в наших волосах колыхались новые совиные перья. Больше всего вертелись мы вблизи шатра Храброго Змея. Пусть посмотрит на нас и поймёт, что перед ним не какие-нибудь беспомощные малыши-ути!

Но, совершив значительный для нашего возраста подвиг, мы были вовсе не так горды, как показывали это внешне своим поведением. В глубине души мы чувствовали стыд, что этот подвиг был вызван нашим непослушанием.

Оставшись наконец одни с моим отцом, мы поклялись ему, что его глаза уже никогда больше не увидят наших недостойных поступков. Отец был доволен клятвой и, когда мы выходили из его шатра, на прощание сказал:

- Осень моей жизни приближается ко мне всё быстрее. Когда же придёт мой час и я должен буду уйти Дорогой Солнца на Северное Небо, душе моей будет легче при мысли, что я оставляю здесь, на земле, храбрых и справедливых юношей.

И мы, выйдя из шатра, ещё раз поклялись на клыках медведя никогда в жизни не нарушить доверие вождя племени.

Эти дни для нас были полны радости. Мы радовались нашим семьям и тёплым шатрам, прыжкам нашего пса Тауги, не отходившего от нас ни на шаг. Где бы мы только ни появлялись, нас немедленно окружали ровесники и расспрашивали о приключениях в чаще, о таинственных следах белых, о борьбе с рысью. Они рассматривали царапины на нашей коже, а затем мы вместе - не помню уже, в который раз! - ходили смотреть на шкуру рыси.

Но в конце концов нами стали интересоваться меньше, и жизнь в селении пошла обычным чередом. С каждым днём Прилетали всё более холодные ветры, от их морозного дыхания листья теряли свой цвет и скручивались, как берёзовая кора в пламени костра. В селении начались приготовления к охоте.

Собаки бегали, высунув языки и раздувая ноздри. Даже воздух стал пахнуть иначе. Он пропитался запахом опавшей и истлевающей листвы. Этот запах заставлял кровь быстрее струиться в жилах и ждать крика диких гусей: улетая большими стаями на юг, они громким гоготаньем сзывают охотников на большую охотничью тропу.