Таинственный ключ и другие мистические истории

С этой мыслью Октавия присоединилась к кружку, который включал миссис Сноудон, ее мужа и майора Ройстона. Две молодые парочки флиртовали в разных уголках гостиной, а Трехерн сидел один, наблюдал за происходящим своими проницательными глазами, которые словно видели людей насквозь, прочитывали тайные желания, надежды и страхи, ими управляющие. Когда Трехерн перевел взгляд с открытого личика Октавии на лицо миссис Сноудон, омраченное бурей подспудных чувств, некая эмоция отразилась на его собственном лице. Трехерн подпер щеку ладонью и впал в глубокую задумчивость, ибо для него наступил один из тех судьбоносных моментов, которые в свой черед постигают всякого и способны спасти жизнь – либо испортить ее. Такие моменты всегда нежданны – случайная встреча, особое настроение, житейский пустяк или необдуманное слово могут стать их причиной. Всегда они минуют прежде, чем человек успеет опомниться, и всегда оставляют специфический эффект, дабы показать нам, что именно мы получили либо утратили. Трехерн понимал, что события текущего часа возымеют особое влияние на его жизнь. Два гения, мнилось ему – добрый и злой, – явились в обличии двух женщин. Эдит Сноудон уже испытала на нем свои чары, и тогда его спасла случайность. Октавия же по наитию находила в его разуме и сердце все, что было там лучшего, благороднейшего – и побуждала это лучшее расти и развиваться. Год, проведенный с Октавией, очень много дал Трехерну. Теперь он чувствовал к кузине обожание вперемешку с благоговением и благодарностью. Он знал, почему приехала Эдит Сноудон, подозревал, что прежнее увлечение не утратило своего шарма, и, хотя страх был ему неведом, отнюдь не испытывал удовольствия при виде этой прекрасной и опасной женщины. С другой стороны, он заметил, что тетушка велела дочери избегать его и улыбаться Эннону. Будучи калекой без гроша, Трехерн признавал, что не имеет права влюбить в себя это юное существо, и его сердце терзали муки ревности.

И вдруг он словно воспрянул – к нему пришло ощущение собственного могущества. Беспомощный и жалкий, Морис Трехерн отдавал себе отчет в том, что держит в кулаке честь, спокойствие и счастье едва ли не всех присутствующих. Для человека, который был вынужден подавлять свои любовь и власть, которому были заказаны самые волнующие дела, искушение представлялось сильнейшим. Несколько слов – и всеобщая к нему жалость обратится в страх, уважение и восхищение. Почему бы не произнести эти слова, почему бы не собрать с них урожай? Морис ничем не обязан семейству Трехернов, так чего ради он терпит несправедливость, тяготится зависимым положением и состраданием, которое всего больнее ранит гордые души? Богатство, любовь, удовольствия будут принадлежать ему, и очень скоро. Почему не закрепить их за собой прямо сейчас?

Бледное лицо покрылось румянцем, в глазах загорелся огонь, тонкая рука стиснула колено, будто клещами. Взгляд, брошенный на Мориса в эту секунду, слово, ему сказанное, могли лечь на ту или иную чашу весов; он это чувствовал и, подавшись вперед, с тайным трепетом ждал этого взгляда или слова, которые определили бы его выбор между добром и злом. И кто знает, какой инстинкт заставил Октавию обернуться к своему кузену и подарить ему мечтательный и дружелюбный взгляд, который согрел его сердце? Морис Трехерн ответил таким же взглядом и смутил Октавию, судя по выражению ее лица, в котором дивно смешались любовь, благодарность и таинственное понимание, чтобы просиять – и погаснуть. Что это такое было, Октавия не ведала, она только чувствовала, что наполнена совершенно новым, необъяснимым ощущением. Уже через миг оно прошло. Леди Трехерн заговорила с дочерью, а Бланш Тальбот скользнула к Морису, гадая, не ей ли адресована его неподражаемая улыбка.

– Мистер Эннон великодушно оставил меня, и вот я здесь, чтобы подбодрить вас в вашем уединении. Впрочем, кажется, вы им довольны больше, чем мы – обществом друг друга, – со своей всегдашней аффектацией произнесла Бланш, поскольку вид Трехерна весьма ее впечатлил.

– Вы очень добры, и я рад вам. Действительно, я умею скрашивать одиночество способами, которые более удачливым людям едва ли пришлись бы по вкусу. Для меня это спасение, иначе я превратился бы в угрюмого тирана и вынудил бы несчастных родственников с утра до ночи исполнять мои капризы.

Трехерн говорил с изысканной учтивостью, которая всегда более, чем прочие достоинства, влекла к нему женщин.

– Пожалуйста, откройте мне пару этих ваших способов! Я ведь тоже почти всегда одна, пусть даже рядом люди. Я люблю свою сестру, но мы с нею совершенно разные, и родственной души у меня нет.

Иронией сверкнули глаза Трехерна, когда сентиментальная барышня легко вздохнула и весьма эффектно опустила длинные ресницы. Проигнорировав тему родственных душ, Трехерн ответил с прохладцей:

– Мое любимое развлечение – изучать людей. Из угла, откуда мне ходу нет, я поневоле слежу за окружающими и разгадываю их мелкие планы и крупные замыслы. Я стал настоящим экспертом.