Таинственный рыцарь и грустная курица

Появляется тощая девица, страшная, как старуха-процентщица у Достоевского… Догадались… девица тоже гений. По-видимому, она второй режиссёр. Итак, страшная, но очень гениальная женщина тоже вносит свои поправки: «Дворник должен сказать не просто: алло полиция? А Алло — это полиция? Слово Это, — очень важная деталь для понимания зрителем происходящего момента».

Толстый гений в знак согласия покачал головой: «Да, надо переиграть».

Итак, на пятисекундный ничего не значащий эпизод было десять дублей и сорок пять минут зря потраченного драгоценного съёмочного времени.

Дворник, он же писатель, решил прекратить всё это безобразие. На одиннадцатый дубль он сделал всё как надо. Быстро прошёл… как бы неожиданно заметил труп… испуганно удивился, то есть по-старушечьи закрыл рот рукой, широко раскрыл глаза и сказал: Твою мать!.. Кого я вижу? Достал телефон и закричал: «Аллее!.. Это полиция?». После этого дворник-писатель, как настоящий творческий человек, грязно выругался… Ну, что же — с кем поведешься от того гениальности и наберешься. «Ну, что я могу сказать… хуёвенько — почмокал губами толстый гений, — оставим первый дубль. Покачал головой и добавил: Боже мой, с кем приходится работать». Остальные гении, — и тонкий в очках, и страшная девица второй режиссёр, тоже в знак согласия, закивали и добавили: «Ну полный п*здец!».

Писателя выгнали со съёмочной площадки и приказали помощнику по подбору кадров никогда не брать его на съёмки… Да, жалко писателя, но ничего не поделаешь — искусство требует жертв.

Нам, простым зрителям, недоступны гениальные замыслы режиссёров. Мы скудным своим умишком как рассуждаем: «Хороший фильм — будем смотреть, скучный фильм — не будем смотреть… и даже не уговаривайте, и другим скажем, чтобы не ходили».

А кино, господа читатели, — это другое, оно не для зрителя снимается, а для фестивалей и кинокритиков. И в кине (извините) в кино — главное это показать какую-нибудь деталь, как символ всего фильма, а остальное можно и не снимать. Помните фильм «Броненосец Потёмкин», снятый режиссёром Сергеем Эйзенштейном в тысяча девятьсот двадцать пятом году… Не помните?.. Ну и я тоже не помню, а вот скатывающуюся коляску с орущим младенцем по Потёмкинской лестнице… помню. Великий Эйзенштейн приказал снять эту сцену как символ революционного рассвета. А красный флаг в этом чёрно-белом кино, который лично раскрасил Эйзенштейн, как символ мировой революции. Да, гениальность не пропьёшь. Гений он и есть гений.

А фильмы Андрея Тарковского? Там одни символы, — горящий дом, храм, зеркало, дерево, дождь, лошади, яблоки… А зловещий образ мертвого дерева в первом и последнем фильмах Тарковского. Черный скрюченный ствол-обрубок, напоминающий душу Ивана, опалённую и искалеченную войной. А в финале «Жертвоприношения» маленький сын безумного Александра пытается вернуть к жизни дерево, которое накануне жег его отец.

Главное в кино — это ярко выраженная деталь, снятая крупным планом, а дальше кинокритики объяснят режиссёру, что он такое снял и что этот символ означает для развития всего мирового кинематографа. Современные режиссёры при создании фильмов тоже огромное внимание уделяют смысловым деталям, символам. Например, Данила Валерьевич Козловский. Он в своём фильме «Карамора» четыре часа снимал, как актёр Филипп Янковский в г*вно наступал.

Вы спрашиваете, зачем? Да, я откуда знаю… Может, он хотел, чтобы у Филиппа деньги водились… люди говорят в г*вно наступить это к счастью или к большим деньгам. А дело было так.

На улице Зодчего Росси за Александринским театром режиссёр Данила Валерьевич кино снимал, «Карамора» называется, и что он там наснимал — никто не знает. А что вы хотите, только один Бог может постичь замыслы гениального режиссёра, и то не всегда.

Итак, по хотению и велению гения по улице движется четвёрка лошадей, запряжённая цугом. В пролётке на козлах сидит бородатый извозчик. Он с важным видом чмокает губами и дергает вожжи. Через его плечо оператор снимает какающую лошадь. Сивый мерин подымает хвост, и на брусчатку вываливаются огромные, с кулак величиной, навозные шарики. Конюхи бегут вслед за экипажем, собирают навоз в мешок и относят его к реквизиторам.

Сцена вторая. Карета, в ней с важным видом восседает Филипп Янковский, рядом с ним дама, её лицо закрыто вуалью. (Наверное, страшненькая очень и не хочет своего лица показывать). Экипаж останавливается возле парадного входа очень богатого дома. Янковский вступает ногой на брусчатку и попадает в огромную кучу лошадиного навоза. Он рукой в белой перчатке поддевает кучку этого пахучего вещества, подносит к носу и глубоко в себя широкими ноздрями втягивает воздух. Нос его морщится, лицо кривится, и Филипп чихает.

— Г*вно, — говорит он, — это к деньгам. Значит, в карты я сегодня выиграю.

Вот и вся сцена, но Козловский снимал её четыре часа. Да, господа, и чему этих актёришек в театральных институтах учат, если они правильно в говно наступить не могут. Данила Валерьевич весь расстроенный был. Он очень хотел, чтобы куча дерьма была не только большой, но и свежей.