Таинственный труп

— Довольно, сударь! Везде, во всех обществах, включая дикарей, вожди всегда пытались увеличить зримый объем головы за счет накладных волос, перьев, мехов, колпаков, ну и чего там еще?.. И все это делалось исключительно с целью внушить уважение к самой благородной части тела, содержащей орган мысли, и к рангу владельца сего органа. Как уверяет мой друг, маршал Ришелье, таким образом пытаются доказать, что просторная упаковка свидетельствует о разностороннем уме.

Николя поклонился.

— Господин прокурор, слагаю оружие перед столь блестящими доводами. Но если говорить серьезно, то вы, похоже, собираетесь выйти в свет? Могу ли я вам напомнить, что на улице убийственно скользко и мерзостно грязно?

— Если бы я был не склонен отвечать на настоятельное приглашение, ваше предупреждение меня бы, несомненно, остановило. Но не сейчас, ибо молодость проходит, а потому я не намерен отказываться от сегодняшнего предложения.

Его умиротворенное, с правильными чертами лицо озарилось легкой ироничной улыбкой. Заботы и внимание, окружавшие Ноблекура, благоприятствовали его благодушному виду и помогали сохранять равновесие души, которое он по мудрости своей сумел достичь.

— Позволите ли вы мне простереть свою нескромность еще дальше и спросить, ради кого вы так прихорашиваетесь?

— Ради кого? Признайтесь, вы заинтригованы, по глазам вижу. Чего это он надевает парик и по какому случаю собирается выезжать? — думаете вы.

— Если я не доставлю вам удовольствие замучить вас вопросами, вам самому захочется мне все рассказать. Но, ради всего святого, будьте осторожны, не поскользнитесь и велите подогнать экипаж к самому крыльцу, чтобы вам не пришлось ступать по льду.

— Я попросил Пуатвена сесть на место кучера, и он скоро подъедет. Хотя карета не всегда спасает нас от падений. Один из моих друзей…

— Все тот же герцог Ришелье?

— Вовсе нет, ничего общего.

— Тогда расскажите.

— …так вот, на прошлой неделе с ним произошла пренеприятнейшая история. Он возвращался из деревни, а его лакей и кучер, доверившись лошадям, дремали на облучке. Внезапно, возле ворот Сен-Бернар, кузов занесло. Чувствуя, как карета неумолимо заваливается набок, приятель мой попытался привлечь внимание слуг. Увы! Окошко не опускалось, ибо из-за влажности деревянная рама разбухла. Время упущено, осевая чека выскакивает, карета накреняется и упирается в землю. От толчка кучер летит вниз головой прямо на оглобли. К счастью, стременной сумел остановить лошадей и закрепить переднюю ось. Сей случай доказывает, что нельзя избежать падения даже в карете. А вы, если будете спрашивать, все равно не узнаете, ибо я вам не скажу, что сегодня вечером отправляюсь играть на флейте к Бальбастру, музыканту, виртуозу, органисту, композитору и учителю музыки нашей королевы!

Рассмеявшись, Ноблекур искоса взглянул на Николя.

— Ох, он делает вид, что совершенно спокоен. Ничего, настанет день, когда я наконец помирю вас. Гению надобно прощать.

Николя молчал, вспоминая свою первую встречу с Бальбастром и появление музыканта во время следствия по делу об убийстве Жюли де Ластерье в более чем мрачной роли креатуры герцога д’Эгийона.

— Вы молчите, значит, все еще колеблетесь. Очевидно, рана не затянулась; а может, вы считаете слово «гений» слишком лестной оценкой; что ж, я не настаиваю. И все же подумайте: забвение оскорблений сулит сладостное удовлетворение. Или вы вне времени, вне забот? Мне кажется, вы сейчас обдумываете мои слова.

— Увы, сударь, я размышляю об удручающем меня отсутствии на воскресной службе старосты церковной общины Сент-Эсташ!

— Ну вот, меня нагнали и наподдали! Что ж, я отправлюсь к вечерне. А вас-то там увидят?

Вместо ответа Николя поведал обо всем, что случилось ночью. Ноблекур сел, поглаживая парик, и, внимательно выслушав рассказ, надолго замолчал.

— Вчера ветра не было; это не вопрос, а сообщение. Ваши погасшие фонари меня изрядно беспокоят… Помнится, в начале 1719 года — мне тогда только исполнилось двадцать, в январе, 16-го или 17-го числа… Видите, какая память! Из-за сильного урагана, пролетевшего над городом, пришлось заменить фонари. Они все разбились, а на Новом мосту изогнуло и сломало даже фонарные столбы, имевшие в сечении никак не меньше трех квадратных дюймов!

— Именно об этом я в первую очередь и подумал.

Ноблекур одобрительно закивал.

— Труп, конечно же, перевезли в мертвецкую?

— Разумеется.

— Погода способствует долгой сохранности… Только не ждите слишком долго… Повидайте Лавале.

— Лавале?

Тяжело поднявшись, Ноблекур направился к маленькому секретеру из розового дерева, нажал секретную пружину и достал из выскочившего ящичка крошечный медальон из дерева акации; в него был вправлен выполненный пастелью женский портрет. Бывший прокурор показал портрет Николя.

— Это Луиза, моя жена, она скончалась в пятьдесят лет. Лавале нарисовал ее портрет перед тем, как тело ее опустили в гроб…

Голос его изменился, дрожащей рукой он схватился за подбородок.

— Не правда ли, лицо кажется совсем живым?

Николя не понимал, какое направление приняли мысли старого магистрата.