Таинственный Ван Гог. Искусство, безумие и гениальность голландского художника

Дядя периодически испытывает вялые упреки совести и понимает, что его расходы рискуют стать для Тео неподъемными. Однако угрызений хватает только на одно письмо — в действительности Винсент убежден, что другого выхода нет. Его миссия настолько значительна, что любая жертва оправданна, раз приносит хотя бы временное облегчение. Из писем Ван Гога явствует, что, с его точки зрения, деньги брата — не безвозмездное финансирование, а лишь аванс за картины, получаемые еженедельно в огромных количествах. Благодаря им в один прекрасный день Тео разбогатеет и будет вознагражден с лихвой.

Увы, он все не наступает, что сильно расстраивает Винсента. Даже продажа «Красных виноградников» не изменила ситуацию: четыреста франков — лишь капля в море долгов перед братом и поставщиками материалов для живописи. После смерти Ван Гог остался должен больше девятисот франков продавцу магазина «Тассе & л’От» и почти четыреста папаше Танги — сумма накопилась всего за год.

Благодаря семье и в первую очередь моему отцу Винсент мог позволить себе относительную свободу действий на протяжении всей карьеры. Миф о бедности дяди не имеет ничего общего с реальностью: его формированию во многом способствовали просьбы и жалобы в адрес Тео, обнаруженные в переписке. На самом деле Винсент ни в чем себе не отказывал — денег хватало на материалы, краски и холсты, на оплату жалованья натурщикам, на аренду студии и даже на посещение публичных домов. Все его капризы непременно удовлетворялись, даже самые невероятные, как то покупка сотен эстампов, журналов и мебели для Желтого дома, где он задумал оборудовать южную мастерскую.

Тео остался верен данному им обещанию и финансировал все проекты Винсента, какими бы рискованными и сумасбродными ни были его решения.

Даже тогда, когда спустя год реабилитации дядя решает уехать из Сен-Реми, где ему стало слишком тесно.

Париж уже не тот

Как только Винсент решил сменить обстановку — ничто уже не может его остановить. Теперь в его пользу сыграл тот факт, что приступы стали случаться гораздо реже: состояние дяди кажется гораздо более стабильным и ровным. Тео попытался было возразить, но без толку — тогда он отправил в лечебницу запрос на выписку. Готов поспорить, что доктор Пейрон несколько покривил душой, делая в табеле напротив фамилии «Ван Гог» отметку «здоров». Это понимает и мой отец: он высказывает опасения по поводу того, сможет ли Винсент добраться в одиночестве из Сен-Реми в Париж.

Дядю же только раздражает излишняя забота.

Я проявил столько терпения, никому не сделал ничего плохого — разве справедливо, что ты хочешь приставить ко мне надсмотрщика, будто я агрессивное животное? Нет уж, покорно благодарю. Если в дороге со мной случится приступ — на каждой станции есть врачи, они знают, что делать, я не буду сопротивляться.

Таким образом, в мае 1890 г. не совсем здоровый психически человек, покинув приют для душевнобольных, прибывает на вокзал в Арле, садится на поезд и пересекает половину Франции, чтобы вернуться туда, откуда бежал два года назад. Он разочарован тем, что так и не смог организовать сообщество художников, что попал во власть злых языков и предрассудков, сильно поколебавших его уверенность в себе. Единственное, что греет его душу, — огромное количество полотен, созданных за это время. Он выработал индивидуальную манеру живописи и создает картины, в которых угадывает будущие шедевры, хоть и стесняется заявить об этом вслух. И уж конечно, он вовсе не намерен причислять себя к умалишенным.

Дядя без особых приключений добрался до Парижа, где поселился в доме моих родителей. Моя мать приняла его тепло — теперь она ему «как сестра». Йоханна — не единственная новость для Винсента: в квартире еще есть я, четырехмесячный младенец. На фото тех лет у меня растерянный взгляд, как у всех новорожденных; я активно реагирую, проявляю любопытство к любому жесту, звуку, запаху. Тео и Йо воспользовались приездом Винсента, чтобы устроить крестины. Когда дядя, согласившийся быть крестным, держит меня во время церемонии, у него дрожат руки. Он не чувствует себя в состоянии позаботиться даже о себе, не говоря уже о ком-то другом, тем более о таком маленьком и беззащитном создании, каким был я в тот момент.

Из рассказов матери я понял, что Винсент чувствовал себя у нас относительно спокойно, хоть и понимал, что для него это временное пристанище. Он бродит по дому, наблюдает за мной с умилением, то и дело останавливается в недоумении, разглядывая собственные картины, развешанные повсюду, беседует с моим отцом о живописи, обсуждает планы на будущее.

О том, чтобы выйти в свет, пока не может быть и речи. Дядя не готов вновь броситься в омут с головой. Он по-прежнему боится очередного срыва.