Таинственный Ван Гог. Искусство, безумие и гениальность голландского художника

Ван Гог-старший появился на свет 30 марта 1853 г., печать горя лежит на его судьбе с самого рождения.

В тот же день годом ранее его мать Анна Корнелия Карбентус родила мертвого ребенка. Несчастье оставило глубокий след в ее душе: в XIX в. тридцатитрехлетняя женщина имела мало шансов родить снова. Но Господь был милостив: новая беременность случилась почти сразу. Анна и Теодорус восприняли ее как чудо и назвали новорожденного так же, как и первого сына, словно тот воскрес в новом обличье, восстал из пепла. Имя «Винсент» означает «победитель», оно как добрый знак, дающий силы справляться со злом и радостно смотреть на мир.

Многие, однако, утверждают, что это имя стало для Ван Гога проклятием. Кто только не писал на тему того, как выбор имени повлиял на психическое здоровье Винсента: многие историки искусства, психологи, антропологи связывают предполагаемое безумие художника с чувством вины, которое тот якобы испытывал оттого, что занял место нерожденного малыша.

На самом деле это лишь домыслы, не имеющие под собой никаких оснований.

Переписка Ван Гога с родными, в том числе с матерью, насчитывает несколько сотен писем, и ни в одном из посланий нет и намека на боль и страдания, связанные со смертью первенца. Он упоминает об этом трагическом событии только один раз и говорит о нем отстраненно, словно автор газетной хроники.

Может, это просто психологическое вытеснение?

Винсент был не из тех людей, которые держат эмоции внутри, наоборот, находясь большую часть жизни вдали от семьи, он вырабатывает привычку проговаривать, а точнее, доверять перу все свои чувства, даже самые сокровенные, без всякого стеснения.

Приписывать его кризисные состояния осознанию того, что он своего рода «заменитель», второстепенный персонаж, недостойный того, чтобы жить, — это все равно что обвинять в убийстве, не имея улик: якобы родители культивировали в нем всепоглощающее чувство вины.

В действительности дело обстоит совершенно иначе.

В середине XIX в. детская смертность потихоньку начинает снижаться, но пока еще остается на уровне двадцати процентов. Люди того времени были склонны видеть в неудачном родоразрешении Божий промысел, подобные испытания требовали смирения и веры. Выглядит вполне естественным, что родители Ван Гога, похоронив, как положено, первого ребенка и испросив благословения Господа, сразу же задумались о втором.

Могильная плита с именем нерожденного Винсента, на которой указан один и тот же год рождения и смерти — 1852-й, сохранилась до наших дней, и это далеко не единственное свидетельство детской смертности на кладбище Зюндерта. Во всяком случае, ничто не указывает на то, что для Анны и Теодоруса гибель ребенка стала невосполнимой потерей: спустя всего несколько месяцев желание иметь детей загорается в них с новой силой.

Могила маленького брата находится прямо напротив церкви, где служил Теодорус. Сложно сказать, какие чувства испытывал второй Винсент, когда изо дня в день, держа маму за руку, шел слушать очередную проповедь отца. Нет никаких доказательств того, что этот эпизод тревожил его. Спустя годы, когда Херманус Джизбертус Терстеег, начальник галереи «Гупиль и Ко» в Гааге, потеряет маленькую дочь, Ван Гог в попытках утешить друга упомянет об умершем брате:

Мой отец испытал то же, что испытываешь ты сейчас. Недавно, проходя по кладбищу Зюндерта в утренний час, я остановился возле детской могилки с надписью: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное». Прошло уже больше двадцати пяти лет с того момента, как отец похоронил своего первенца.

Ван Гог спокоен и рассудителен. Никаких намеков на общее имя, никаких указаний на то, что предшественник не дает ему покоя, вонзившись в его сознание, словно острый шип. Непохоже, чтобы призрак брата преследовал Винсента — вряд ли он мог сыграть определяющую роль в его судьбе.

Совсем другое дело — племянник. Долгое время «инженеру» было непросто делить имя с таким грандиозным родственником.

Винсент-младший вырос в доме, где со всех сторон на него смотрели картины дяди. Вставленные в раму или свернутые, они были повсюду: висели на стенах, выглядывали из-под родительской кровати, из-за вышитых занавесок, из-под детской колыбели, громоздились на шкафах, теснились за диваном, валялись на эмалированном сундуке, пылились рядом с томами в книжном шкафу из черного дерева. Оставшись вдовой, Йоханна получает в наследство от мужа более пятисот полотен и бережно хранит, чтобы в один прекрасный день предъявить их миру.

Тридцатипятилетний Вилли вспоминает: