Таинство девственности

Все это было бы хорошо и прекрасно, если бы несчастному в четыре года не приснился сон, с которого начался его невроз; сон, вызванный рассказами деда о портном и волке, толкование которого приводит к выводу об известной первичной сцене. Об эти незначительные, но неопровержимые факты разбиваются, к сожалению, все те обходные пути, которыми пестрят теории Юнга и Адлера. Реальное положение вещей, как мне кажется, говорит скорее о том, что фантазия о возрождении происходит от первичной сцены, а не наоборот, что первичная сцена является отражением фантазии возрождения. Может быть, разумно также допустить, что тогда, в четыре года, пациент был еще слишком мал, чтобы думать о своем возрождении. Но от этого последнего аргумента я должен отказаться[138].

Выводы и проблемы

Не знаю, удалось ли читателю предлагаемого описания анализа составить себе ясную картину возникновения и развития болезни у моего пациента. Опасаюсь, что это скорее не так. Но как мало я обычно ни защищаю искусство моего изложения, на этот раз я хотел бы сослаться на смягчающие обстоятельства. Передо мной стояла задача, за которую никто еще никогда не брался: описать именно такие ранние фазы и именно такие глубокие слои душевной жизни; и лучше уж разрешить эту задачу плохо, чем обратиться перед нею в бегство, которое, помимо всего, должно быть связано с известными опасностями для струсившего. Итак, лучше уж смело показать, что не останавливаешься и перед сознанием своей недостаточной компетенции.

Сам случай был не особенно благоприятен. Изучение ребенка сквозь призму сознания взрослого, сделавшее возможным получить обильные сведения о детстве, было вынуждено строиться на анализе, который был разорван на самые мелкие крохи; это и привело к соответствующему несовершенству его описания. Личные особенности, чуждый нашему пониманию национальный характер ставили большие трудности перед необходимостью вчувствоваться в личность больного. Пропасть между милой, идущей навстречу личностью больного, его острым интеллектом, благородным образом мыслей и совершенно неукротимыми порывами влечений сделала необходимой очень длительную подготовительную и воспитательную работу, благодаря которой еще больше пострадала ясность. Но сам пациент совершенно не виноват в том, что характер этого случая ставит такие трудные задачи перед его описанием. В психологии взрослого нам счастливо удалось разделить душевные процессы на сознательные и бессознательные и описать их с достаточной ясностью. В отношении ребенка это различие нам почти недоступно. Часто не решаешься сам указать, что следовало бы считать сознательным, что – бессознательным. Психические процессы, которые стали господствующими и которые, судя по их позднейшему проявлению, должны быть отнесены к сознательным, все же не были осознаны ребенком. Легко понять, почему сознание еще не приобрело у ребенка всех характеризующих его признаков: оно находится в процессе развития и не обладает еще способностью превратиться в словесные представления. Обыкновенно мы всегда грешим тем, что путаем феномен как восприятие в сознании с принадлежностью его к какой-нибудь предполагаемой психической системе, которую мы должны были как-нибудь условно назвать, но называем также сознанием (система Bw); эта путаница безобидна при психологическом описании взрослого, но вводит в заблуждение при описании душевной жизни ребенка. Введение «предсознательного» тут тоже мало помогает, потому что предсознательное ребенка очень мало совпадает с предсознательным взрослого. Приходится поэтому удовлетвориться тем, что осознаешь все неясные стороны вопроса.

Вполне очевидно, что случай, подобный описанному здесь, мог бы послужить поводом для дискуссии о всех результатах и проблемах психоанализа. Это была бы бесконечная и ничем не оправдываемая работа. Нужно сказать себе, что из одного случая всего не узнаешь, всего с его помощью не разрешишь, и удовлетвориться тем, чтобы использовать его для того, что он всего яснее обнаруживает. Задача дать объяснения, стоящая перед психоанализом вообще, узко ограничена. Объяснять нужно бросающиеся в глаза симптомы, вскрывая их происхождение; психических механизмов и влечений, к которым приходишь таким путем, объяснять не приходится, их можно только описать. Чтобы прийти к новым общим положениям, выводя их из того, что констатировано в отношении этих последних пунктов, нужно иметь много таких хорошо и глубоко проанализированных случаев. Их нелегко получить, каждый в отдельности требует долголетней работы. В этой области возможен поэтому только очень медленный успех. Весьма естественно поэтому искушение «наскрести» у некоторого числа лиц на психической поверхности кое-какие данные, остальное заменить общими соображениями, а потом поставить под защиту какого-нибудь философского направления. В пользу такого метода можно привести и практическую необходимость, но требования науки нельзя удовлетворить никаким суррогатом.