Таинство любви сквозь призму истории

Привязанность Кристины в конце жизни к очень молодой светловолосой певице по имени Джорджина вызывала массу догадок. Сплетни лишь забавляли королеву, но однажды карета, в которой она выезжала, перевернулась, и ее выбросило из экипажа. Легкое летнее платье почти порвалось, и она лежала полуобнаженная.

Кучер-француз и форейторы смутились, но Кристина только смеялась.

«Подойдите и поднимите меня, – приказала она. – Мне не стыдно, что меня увидели в таком виде. По крайней мере, хоть станет известно, что я не мужчина и не гермафродит, как думают некоторые».

Юной девушкой Кристина писала самому знаменитому философу того времени Декарту, прося совета и помощи. Но философы часто оказываются плохими наставниками в любви, а у Декарта был великий ум, но почти не было сердца.

Она спрашивала:

«Что хуже – злоупотребление любовью или злоупотребление ненавистью?»

Декарт ответил:

«Когда дело доходит до порочных крайностей, любовь – самое опасное».

Во Франции другой философ, Блез Паскаль, признавался:

«Бесполезно скрывать, ты всегда любишь, – и продолжал: – Чистота ума приводит и к чистоте страсти. Поэтому великий, чистый ум любит пылко и ясно видит, что он любит».

К сожалению, мало кто из людей того времени имел «великий, чистый ум». Фактически, если вести речь о высших классах, их любовь зачастую бывала не романтичной, а деловой и банальной. Подробности женитьбы в 1677 г. принца Оранского на Мэри, дочери Якова II, описаны в дневнике ее воспитателя доктора Эдварда Лейка:

«4 ноября. В девять часов вечера брак был торжественно завершен в спальне ее высочества. Приведший ее король был весьма мил… В одиннадцать часов они легли в постель, его величество пришел, задернул полог и сказал принцу: «Теперь, племянник, за дело! Вперед! Святой Георгий за Англию!»

Несмотря на всеобщее убеждение в заграничной чувственности, королевские браки за рубежом были столь же обыденными. Филипп IV Испанский начал царствование с закрытия всех борделей. За чревоугодие ввели наказания, женщинам запретили демонстрировать свои прелести. Посещая по ночам королеву, его величество приходил в черном плаще, в правой руке держал щит и меч. Впереди него к постели шла фрейлина, неся свечу и ночной горшок.

Его жена Мария Анна Австрийская писала в письме:

«Лучше быть последней монахиней в Граце, чем королевой Испании».

Пожалуй, в XVII в. только сельская беднота, не имея других привилегий, оставалась реально знакомой с блаженным чувством влюбленности и с браком по любви. Для всех прочих брак был серьезно обсуждаемым общественным и экономическим договором, тогда как любовь и наслаждение они получали более или менее незаконно.

Отец почтенного семейства считал дочь, над которой имел полную власть, своим экономическим достоянием. Любящий отец уделял много времени устройству хорошего брака, чтобы дочь его жила в комфорте; жадный просто подыскивал богатого зятя ради упрочения собственного общественного и финансового положения.

Девушку могли выдать замуж в двенадцать лет, хотя, судя по церковным записям, чаще всего брак заключался в пятнадцать.

Анонимный поэт того времени написал циничный стишок, намекающий на немалые познания невест в любви:

Одиннадцать стукнет, мечтаешь о браке.
В двенадцать огнем загоришься;
В тринадцать вся воспламенишься.
Девичья головка безумно кружится,
Захочешь тайком с пареньком подружиться.
А минет пятнадцать, тогда уж, плутовка,
Совсем потеряешь девичью головку.

Сельских тружеников можно было пожалеть: они не могли надеяться на выгодный брак. Приходилось рассчитывать найти партнера по любви, что считалось грубым и весьма прискорбным обычаем непривилегированных классов.

Влюбленность, безрассудная страсть, эмоциональные переживания, наконец, женитьба – все это считалось свойственным людям, неспособным сдержать инстинкты. Когда нечто подобное происходило в более или менее благополучных семействах, влюбленный считался достойным презрения и насмешек.

Но не имеющий ни гроша молодой деревенский парень не придавал никакого значения общественным условностям и запретам. Он сам выбирал девушку, ухаживал за ней, найдя, как правило, в высшей степени благосклонную слушательницу, так как, кроме замужества, ей могла выпасть лишь роль домашней прислуги. Достигнув взаимного понимания, парень зачесывал прядь волос на одну сторону, чтобы она свисала на щеку, зимой и летом вплетая в нее цветок.

Впрочем, путь от ухаживания до брака был долгим, и поведение простонародья на публичных празднествах и в Майский день35 подвергалось гневному осуждению.

Непорядок заключался в «принуждении и соблазне девушек, особенно сирот, а также несовершеннолетних детей добрых горожан на совершение тайных и незаконных деяний».