Таинство

— Ну, если тебе не к чему приложить свои пальцы, одолжи их мне, — сказал Джекоб. — Позволь мне ими воспользоваться, чтобы писать картины, и вполовину не дотягивающие до твоих, и тогда я буду счастливейшим из всех существ в мироздании.

Томас усмехнулся, смерив Джекоба ироническим взглядом.

— Ты говоришь такие необычные вещи.

— Я говорю необычные вещи? — удивился Джекоб. — Тебе стоит послушать, что говоришь ты. Сегодня или в любой другой день.

Он рассмеялся, и следом рассмеялся Томас, его поражение на миг было забыто.

— Возвращайся со мной на остров, — предложил Джекоб, осторожно приближаясь к Томасу, словно боясь его спугнуть. — Я сделаю так, чтобы Рукенау не превратил тебя в рабочую лошадку.

— Суть не в этом.

— Я знаю, он всегда хочет, чтобы было так, как надо ему, знаю, как он к тебе придирается. Я этого не допущу, Том. Клянусь.

— С каких пор ты обрел такую власть?

— С тех самых пор, как сказал ему, что мы с Розой уйдем и бросим его, если он не позволит нам немного поразвлечься. «Ты не осмелишься бросить меня, — сказал он. — Я знаю твой характер — не осмелишься. А если все-таки это сделаешь, то никогда не узнаешь, кто ты и зачем пришел в этот мир».

— И что ты ответил на это?

— О, ты будешь мной гордиться. Я сказал: «Верно, я не знаю, кто меня создал. Но я был сотворен, и сотворен любовью. И этого знания достаточно, чтобы жить в радости».

— Господи, жаль, меня там не было и я не видел его лица.

— Он вовсе не был счастлив, — хмыкнул Джекоб. — И что он мог сказать? Так ведь оно и есть.

— И так красиво сказано. Тебе надо было стать поэтом.

— Нет, я хочу рисовать, как ты. Хочу, чтобы мы работали бок о бок и чтобы ты научил меня видеть круговорот вещей так, как ты. Остров прекрасен, и живут там всего несколько рыбаков, да и те слишком робки, чтобы нам возражать. Мы можем жить как в раю — ты, я и Роза.

— Дай мне подумать, — сказал Томас.

— Еще один аргумент.

— Подожди пока.

— Нет, выслушай меня. Я знаю, ты не веришь в гностические штуки Рукенау, и, откровенно говоря, они и меня часто сбивали с толку, но Домус Мунди — это не иллюзия. Это величественно, Томас. Ты поразишься, когда поселишься там и почувствуешь, как он поселился в тебе. Рукенау говорит, это видение мира изнутри…

— И сколько опия он заставил тебя проглотить, прежде чем тебе предстало это видение?

— Нисколько. Клянусь. Я бы не стал, тебе лгать, Том. Если бы я думал, что это очередной приступ психического расстройства, то сказал бы тебе: оставайся здесь и рисуй лепестки. Но это не расстройство. Это нечто божественное, и нам позволяется его видеть, только если наши сердца достаточно крепки. Господи, Том, ты только представь себе, какие лепестки смог бы нарисовать, если б сначала увидел их в зародыше. Или на побеге. Или в том соке, благодаря которому на ветке появляется почка.

— Это то, что тебе показывает Домус Мунди?

— Откровенно говоря, я не отважился заходить слишком глубоко. Но — да, Рукенау так и сказал. И если б мы были вместе, то смогли бы пойти глубоко внутрь. Могли бы увидеть зародыш зародыша. Клянусь тебе.

Томас тряхнул головой.

— Не знаю, то ли мне впадать в эйфорию, то ли бояться, — сказал он. — Если все, что ты говоришь, правда, то Рукенау имеет доступ к Богу.

— Думаю, что имеет, — вполголоса сказал Джекоб, разглядывая Томаса, который больше не мог на него смотреть. — Я не буду сейчас выжимать из тебя ответ. Но к полудню завтрашнего дня я должен знать: да или нет. Я и так пробыл здесь дольше, чем хотел.

— К завтрашнему дню я приму решение.

— И не впадай в меланхолию, Том, — сказал Джекоб. — Я же хотел тебя вдохновить.

— Может, я еще не готов для этого откровения.

— Готов, — возразил Джекоб. — Ты определенно готов к этому больше меня. Возможно, больше, чем Рукенау. Он принес в мир нечто, чего не понимает. Думаю, ты мог бы помочь ему. Ну, давай на сегодня закончим. Обещай, что не напьешься и не начнешь распускать сопли, думая обо всем этом. Я начинаю бояться за тебя, когда ты впадаешь в одно из этих своих гнусных настроений.

— Обещаю, — ответил Томас. — Я буду весел, думая о тебе, обо мне и о Розе, о том, как мы целые дни напролет разгуливаем голые.

— Хорошо, — сказал Джекоб, подаваясь вперед, чтобы прикоснуться к небритой щеке Томаса. — Завтра ты проснешься и сам себе не сможешь ответить, почему так долго ждал.

Сказав это, он повернулся к Томасу спиной и пошел прочь. Если это конец воспоминания, подумал Уилл, то трудно понять, почему Джекоб так разволновался, когда перед ним замаячила перспектива мысленно вернуться в те времена. Но прошлое еще не было распутано до конца. Сделав третий шаг, Уилл почувствовал, что мир опять делает вздох и солнечный свет внезапно мутнеет. Он поднял голову, посмотрел сквозь цветущие ветки. Еще мгновение — и небо, только что поражавшее голубизной, заволокло тучами, порыв ветра ударил ему в лицо дождевыми каплями.

— Томас? — сказал он и, развернувшись, посмотрел туда, где только что стоял художник.

Но теперь там никого не было.

«Это уже завтра, — подумал Уилл. — Он пришел за ответом».

— Томас? — снова позвал Джекоб. — Где ты?