Тайну прошепчет лавина

В комнате воцарилась такая тишина, что, казалось, было слышно, как хлопают при моргании ресницы собравшихся в ней людей. Сергей, бледный, отнявший, наконец, руки от лица и сложивший их на груди, стоял как каменное изваяние (почему-то в голову приходило еще слово «надгробное»), не двигаясь и не произнося больше ни слова. Не считал нужным оправдываться? Понимал, что пойман с поличным? Испытывал раскаяние? Патриция терялась в мыслях. Одно она знала точно – Сергея ей было ужасно, до боли в сердце жалко.

И почему люди должны так мучиться? Почему бог не делает так, чтобы жизнь была простой и легкой, чтобы в ней не было мучительной любви, «дружб ненужных», как писал прекрасный поэт Евгений Евтушенко, всего того, что вызывает в людях осатаненность. Ведь чем еще объяснить действительно сатанинский план по убийству семьи Девятовых, жестокость, с которой был задушен старичок Федор Бабушкин. Как же несправедливо, если выяснится, что убийцей был именно Сергей. Так не должно быть, ведь он – врач, он должен спасать жизни, а не отбирать их.

– Врач не может быть убийцей, – не сдержавшись, сказала она вслух.

Громкий хохот Павла разрезал тишину комнаты. В этом смехе было что-то нечеловеческое. «Во мне уже осатаненность», – снова вспомнила Патриция строчку из любимого стихотворения.

– А вот тут ты не права, Триш, – сказал Павел, отсмеявшись. – врач может быть убийцей. Ему это сделать гораздо легче, чем всем остальным, обычным людям. Больше того, когда врачи убивают, им за это, как правило, ничего не бывает. Их убийство списывают на врачебную ошибку. А за это не судят. Сергей, вы решили наказать Ирину, приговорить к смерти за то, что она во второй раз в жизни отвергла вас? А старика убили за то, что он стал невольным свидетелем вашего разговора и мог опознать ваш голос, как мы с Триш его попросили?

– Вы с ума сошли, любезный? – холодно спросил Сергей у Павла. – Может, вас психиатру показать? У меня есть знакомые коллеги, могу за вас похлопотать. Вы выдаете свои болезненные фантазии за реальность. Я бы никогда в жизни не причинил страданий Ирине. И мне не было никакой нужды убивать старика-сторожа, потому что я понятия не имел, что он слышал наш с Булочкой разговор. Метель была такая, что я и ее-то плохо видел, хотя она стояла на расстоянии вытянутой руки.

Наверху хлопнула дверь, и по лестнице кубарем скатился вниз сэр Ланселот Нильс.

– Мама, я хочу сока.

– Сейчас налью, сыночек.

Кайди поднялась и пошла к холодильнику, чтобы достать пакет с апельсиновым соком. Сынишка следовал за ней, но на полдороге застрял, остановившись у кресла, в котором сидела Карина. В одной руке женщина по-прежнему держала пузатую рюмку с коньяком, в другой – полупустую бутылку, из которой периодически подливала себе немного коричневой маслянистой жидкости.

– Опилки сдувать, – сообщил Ланселот Нильс деловито. – Надо будет сдувать опилки.

– Опять двадцать пять, – пробормотал Аркадий Петрович. – Кайди, у вашего сына наваждение. Боюсь, всем снова придется тащиться в дровяной сарай.

Патриция вспомнила о припрятанной ею и Павлом лопате, то есть, разумеется, скрепере. Что-то за душераздирающими откровениями последнего часа она даже про него позабыла. Почему Павел молчит про найденный скрепер, с помощью которого могли подрезать снежный пласт на склоне? Почему не говорит, что Федора Игнатьевича могли убить потому, что он видел, кто именно этот скрепер брал?

Патриция в очередной раз вдруг подумала, что совсем ничего не знает о Павле, человеке, который целовал ее у оленьей фермы, но только для того, чтобы заставить других уйти, не обращая внимания на прислоненную к стене широкую лопату.

– Ты хочешь сдавать бутылки, сынок? – ласковый голос Кайди ворвался в ее мысли, заставив в очередной раз отвлечься.

Так вот в чем дело. Мальчик, оказывается, ратовал за раздельный сбор стеклотары и необходимость сдавать бутылки, а вовсе не сдувать опилки. Что ж, если бы не логопедические проблемы юного сэра, пожалуй, скрепер они бы с Павлом не обнаружили. И все-таки почему он ничего никому не рассказывает?

Полностью удовлетворенный словами матери мальчик забрал налитый ему стакан сока и зашагал по лестнице обратно в свой номер, где его ждала сестра. Надо признать, дети у Ратсеппов были воспитаны просто идеально.

– А скажите-ка, любезный, – снова обратился Сергей к Павлу. В его тоне чувствовались издевка и раздумье одновременно, – а не было ли у вас причины так остро ненавидеть Олега Девятова, чтобы желать ему смерти?

Павел снова стал бледен, как лежащий за окном снег. Вся кровь отхлынула от его лица, и сейчас он выглядел гораздо старше своих тридцати шести лет. Сейчас он был похож на глубокого старика.

– С чего вы это взяли, Сергей?