— Он разве был женат? — с сомнением поинтересовалась я.
— Я разве сказала вам, что была знакома с его женой? — с тем же лукавым выражением ответила вопросом на вопрос моя новая знакомая. — Я допускаю, что нечто наподобие тайного брака и могло быть в его жизни, но мне, по крайней мере, это неизвестно.
— Но откуда в таком случае…
— Я надеюсь, Кэтти, мне не надо вам объяснять, откуда берутся дети? — рассмеялась старушка, но, вспомнив о тех обстоятельствах, что привели меня в ее дом, быстро убрала с лица улыбку. — Это наверняка какая-то романтическая история, может быть, ее мать была черкешенкой или цыганкой… Я же говорю, Поль был весьма и весьма легкомысленным юношей… Но это так и осталось для меня тайной, хотя, честно признаюсь, я неоднократно пыталась разузнать подробности этой истории. Поль так тщательно спрятал все концы своего романа, что и о самом существовании у него дочери я узнала совершенно случайно. Ребенок серьезно заболел и Павел примчался ко мне среди ночи, разыскивая доктора, который гостил у меня в это время. И я долгие годы свято хранила эту тайну. Теперь его нет в живых, и я впервые позволила себе приоткрыть завесу… Да и то лишь потому, что он был близким другом вашего мужа.
С довольным видом Ксения Георгиевна вновь принялась за вязанье. Как я узнала позже — это было ее вторым пристрастием. Причем, ей было совершенно неважно, что она вяжет. Скорее всего, ей нравился сам этот процесс, и она выпускала из рук спицы только во время еды и ложась спать.
— Что же его так изменило? — не столько спросила свою собеседницу, сколько просто подумала вслух.
— Как знать, может быть, еще одна любовь, — не отрывая взгляда от своего чулка, почти продекламировала Ксения Георгиевна.
И в эту минуту мне показалось, что она вполне могла бы рассказать не менее романтическую историю и о своей жизни. И как выяснилось впоследствии — была недалека от истины. И может быть, когда-нибудь я и опишу ее в духе раннего Карамзина… Любовную историю конца восемнадцатого столетия…
— Но его близкие, неужели никто кроме вас не знал о том, что у Синицына была дочь? Он что — не выпускал ее из дома? — спросила я, допуская, что у старушки просто разыгралось воображение. Тогда я еще не знала, что все ее сведения абсолютно достоверны. Именно поэтому Ксения Георгиевна ответила на мой вопрос с легкой обидой:
— Скорее наоборот.
— Что вы имеете в виду? — не поняла я.
— Она, скорее всего, никогда не переступала порога дома своего отца.
— Вы хотите сказать…
— Детство ее прошло в Лисицыно, в сорока верстах отсюда. Оно тогда принадлежало Синицыным, но не тем, которых вы знаете, а их родственникам по линии отца Поля. Они и приютили девочку. А когда она немного подросла, ее отправили в город, не помню — то ли в Москву… — Ксения Георгиевна покачала головой, — память стала дырявой… Нет, скорее в Петербург.
Она явно кокетничала. Память не подводила ее никогда. До самой смерти. Даже тогда, когда много лет спустя она уже не могла вставать с постели и почти ничего не видела, рассказы ее оставались столь же обстоятельными и полными мельчайших подробностей.
— Вы говорите, Личарду тоже убили? — неожиданно спросила старушка, и я не сразу поняла, кого она имеет в виду.
— Ну, разумеется, — смешалась она, — откуда вам знать… Так звали уже много лет его… даже не знаю, как лучше назвать… Компаньоном ли воспитателем?.. Все звали его Личардой, и это имя ему очень шло.
— Вы имеете в виду его слугу?
— А вот слугой-то он уже давно не был, да и никогда им по сути не являлся. Если вам это интересно, я могу рассказать его историю. Она довольно любопытна.
И меня ожидала еще одна неожиданность. Вторая, и далеко не последняя в этом доме. Но лучше я вкратце перескажу вам рассказ Ксении Георгиевны, совершенно не соответствовавший моим представлениям о старике, разделившем участь Павла Семеновича. Мой муж тоже, видимо, ошибался по поводу этой персоны, поскольку в шутку называл его Савельичем, намекая на персонаж любимой в нашей семье «Капитанской дочки».