Тайны архива графини А.

В результате довольно продолжительных поисков мне удалось отыскать чуть ли не единственную оставшуюся в селе старуху, способную членораздельно ответить на мои вопросы.

— Что ты, милая, все, кто может, с рассвета в поле, — уныло поведала мне она, — я и сама бы туда отправилась, да уж мне это не по силам. Самая пора…

Она была глуховата и говорила, как все глухие, очень громко, поэтому я не стала спрашивать, не слышала ли она криков из барского дома, тем более что отсюда до него было далековато.

Судя по безмятежному выражению ее лица, никто в селе пока не знал о разыгравшейся здесь трагедии, и во время совершения преступления убийца мог не опасаться свидетелей. Все население Синицына от мала до велика находилось в поле с рассвета и до заката, в домах оставались лишь больные дети и немощные старики. А учитывая, что всего у Павла Семеновича насчитывалось едва ли сорок душ, надежды узнать что-то полезное у меня уже не было.

Передо мною стоял выбор: отправиться в поле на поиски бурмистра, либо вернуться в господский дом. Особого смысла идти пешком версту и возвращаться обратно я не видела, а оставаться в грязной вонючей избе у полуглухой старухи мне тем более не хотелось. И мне ничего не оставалось делать, как вернуться в господский дом и там дожидаться полиции.

Поначалу я присела на скамейку у окна, но через некоторое время продрогла, потому что весеннее солнышко ярко светило, но грело еще очень слабо. А оделась я не очень тепло, не собираясь надолго покидать теплой кареты.

Несмотря на всю убогость, дом Синицына имел несколько комнат, довольно чистых и обставленных со вкусом в меру его более чем скромных возможностей.

Я снова зашла в дом и отыскала светлую уютную комнатку, выполняющую, судя по всему, в доме роль хозяйского кабинета и библиотеки. У окна стоял не слишком уместный при таком достатке секретер красного дерева, свидетельствующий о том, что дом знавал и лучшие времена.

Расположившись в креслах, я почувствовала себя значительно лучше, и ко мне вернулось покинувшее было меня присутствие духа. Сняв шляпу и перчатки, я подошла к книжным полкам и увидела на них множество знакомых мне книг. Некоторые из них я читала, о других слышала, и присутствие этих старых знакомых понемногу примирило меня с убогим жилищем.

Я вспомнила Павла Семеновича, каким я его знала до сегодняшнего дня, и лишь теперь поняла, что погиб прекрасный, симпатичный мне человек. И это его безжизненное тело я видела час назад посреди гостиной. Второе тело почти наверняка принадлежало его «дядьке», верному слуге с детских лет, разделившему страшную судьбу своего хозяина и не пожелавшему расстаться с ним даже после смерти.

Эта мысль растрогала меня, и мне захотелось еще раз посмотреть на их тела, чтобы по возможности восстановить картину трагедии, а может быть, и помочь следствию. В отличие от полицейских, я имела некоторое представление о жизни этих людей и могла оказаться им полезной. Во всяком случае, в большей степени, чем кто-либо из синицынских мужиков.

Не могу сказать, что вошла в комнату без содрогания. Я набрала в грудь побольше воздуха, словно собиралась окунуться в холодную воду и переступила порог.

И меня ожидал невероятный, ни с чем не сравнимый сюрприз — мертвый Павел Семенович перевернулся с живота на спину. Не совладав с собой, я заорала «дурным голосом», как говорит моя кухарка, и выскочила вон из страшной комнаты. Воображение мое разыгралось. В голову полезли мысли о мертвецах и заживо погребенных.

«Неужели он был еще жив, когда я обнаружила его в первый раз?» — подумала я, и содрогнулась от ужаса, представив, что могла спасти ему жизнь, но вместо этого битый час ходила по селу в поисках старосты…

Неожиданная мысль потрясла меня до основания «А если он все-таки был мертв, то это означает, что его уже мертвого КТО-ТО ПЕРЕВЕРНУЛ. А это мог сделать только его убийца».

И вот тут-то мне стало страшно по-настоящему.

И если до этого я испытывала скорее не страх, а ужас, жуть, сравнимые с неким мистическим, ирреальным чувством, возникающим у детей в темной комнате, то теперь это был страх вполне рациональный — страх перед беспощадным убийцей, который вполне мог до сих пор находиться в доме и при необходимости поступить со мной так же, как и с Павлом Семеновичем и его верным слугой.

Тут-то я и вспомнила о своих пистолетах, легкомысленно оставленных мною в карете, и почувствовала такую беззащитность, что чуть было не поддалась естественному порыву и не выбежала из дома, чтобы оказаться поближе к людям, под их пусть и иллюзорной, но все-таки защитой. Но после некоторого размышления пришла к выводу, что если убийца и находился в доме в тот час, когда я бродила по селу, то он давно уже сделал все, что ему было нужно, и в данную минуту (если он, конечно, не сумасшедший) покинул дом и постарался убраться подальше от места преступления и неминуемой расплаты.