Тайны Белого движения. Победы и поражения. 1918–1920 годы

В двух станицах Мечетинской и Егорлыкской стояло тогда все, что осталось от русской армии — Добровольческие части, только что вышедшие из тягот Кубанского похода. Так дроздовцы влились в ряды добровольцев. За две недели до этого, по поступающим разведданным, штаб Деникина был осведомлен о скоплении на перегоне Ростов — Тихорецкая значительного количества эшелонов с боеприпасами и обмундированием, предназначавшимися красным. В ситуации острой нехватки вооружений и даже военной формы, Деникину виделся лишь один выход — ударить по месту скопления важных стратегических грузов и овладеть ими для пополнения запасов Добровольческой армии. Построившись в три колонны, добровольцы вышли 8 мая 1918 года на Кубань. Утром следующего дня бригады Маркова, Эрдели и Богаевского атаковали железнодорожный перегон Тихорецкая — Ростов в районе станций Ново-Леушковская, Крыловская и Сосыка, с усилием заняли их, захватили имевшиеся в товарных эшелонах грузы, повредили железнодорожные пути, чем посеяли хаос и панику в рядах красных подразделений, охранявших поезда. Успев передать по телеграфу о неожиданном ударе белых, красногвардейцы тем самым заставили красные штабы думать о новом массированном наступлении белых, и скоро к станциям подтянулись значительные силы Красной армии. Добровольцы, не приняв боя, удалились с трофеями в Егорлыцкую и Мечетинскую. Началось спешное переобмундирование и раздача оружия тем, кто не имел его. Армия приобретала утраченный лоск. Штаб Деникина принял еще несколько важных решений, и согласно одному из них, лазареты из этих двух станиц было решено направить в освобожденный Новочеркасск, для придания добровольческим полкам большей мобильности. Деникин объявил о разрешении коротких отпусков для чинов армии. Марков неоднозначно отреагировал на это, выступая перед своими офицерами: «Вот здесь лежат несколько рапортов. Их подали некоторые из чинов моей бригады. Они устали… желают отдохнуть, просят освободить их от дальнейшего участия в борьбе. Не знаю, может быть, к сорока годам рассудок мой не понимает некоторых тонкостей. Но я задаю себе вопрос: одни ли они устали? Одни ли они желают отдыхать? И где, в какой стране они найдут этот отдых? А если, паче чаяния, они бы нашли желанный отдых, то… за чьей спиной они будут отдыхать?.. А если после отдыха они пожелают снова поступить в армию, то я предупреждаю: в свою бригаду я их не приму. Пусть убираются на все четыре стороны к чертовой матери…»[50]. Офицеры-марковцы засыпали своего выступающего командира вопросами о положении дел в тылу, о том, принимать ли предложения от армий новообразованных и зачастую марионеточных государств, предлагавших некоторым из них службу в своих рядах… «Что дадут офицерам, пошедшим на службу в какие-то Татарские и иные армии, несуществующие государства? — отвечал Марков. — Хотите хватать чины? Пожалуйста, обгоняйте меня, ноя, как был произведен в генерал-лейтенанты законным Русским Монархом, так и останусь им до тех пор, пока не явится законный Хозяин земли Русской…»[51] О тыле Марков сказал, что ему непонятны те случаи, когда ростовская буржуазия давала 400 рублей на добровольческую армию генералу Алексееву и следом выплачивала миллионы рублей большевикам после того, как добровольцы оставили город. «Наша гуманность погубит нас, — добавил он, немного подумав — …в таком случае приходится не просить, а требовать, тогда и результат войны будет другой…»[52]. Чины Марковской бригады не отпускали своего командира несколько часов. Результатом беседы стало снятие вопроса о сроке службы в добровольческой армии: служба становилась бессрочной и могла кончиться лишь в случае освобождения страны и установления в ней порядка. Подавшие рапорты об уходе из армии, за несколькими исключениями, забрали их назад. Моральный кризис недоговоренности миновал, хотя по-прежнему в столь разнородном организме Добровольческой армии встречались непримиримые противоречия между офицерами разных убеждений: монархисты не желали служить в одном батальоне с «социалистами», а те, кто видел оплот монархизма в образовавшемся Всевеликом Войске Донском, неприемлемым службу в армии, стоявшей за Учредительное собрание… Деникин замечал в своих воспоминаниях: