Безусловно, Жуков был многосложным человеком, у которого сумма выдающихся качеств подчас трудно понималась, а тем более принималась, особенно теми, кто сам прост, как куриное яйцо. Он как радужная голограмма – под разными углами разный, но всегда ослепительно яркий и ни на кого не похожий. Херувима из него делать, конечно, не следует, тем более время было совсем не для херувимов, но и лишнего придумывать не стоит, особенно о его жесткости.
В годы опалы ни разу ни перед кем «не снял шапку», даже когда, возможно, и ждали этого (Епишев, например). Ждали, что придет, о чем-то попросит, поклонится, может быть, голову повинную опустит. Для ничтожеств это всегда повод унизить великих милостью, поиграть в одолжение, показать, что «на этом свете вы без нас вообще ничто».
Единственный раз Жуков письмом обратился к Хрущеву (так как тот лично не принимал), когда вознамерились отобрать дачу в той же Сосновке. Да и не с просьбой вовсе, а напоминанием, что есть постановление Совета Министров СССР за подписью Сталина о предоставлении ему государственной дачи в пожизненное пользование. Хрущев приказал порыться в архивах. Порылись, бумагу нашли и только тогда отстали.
Зато когда 18 июня 1974 года Георгий Константинович скончался, ровно через неделю (даже девять дней не дали отметить) его семнадцатилетнюю дочь-сироту и старуху-тещу с дачи выселили. Говорят, сам Брежнев распорядился…
Эпоха ведь наступала прелюбопытная. Никто тогда и в страшном сне представить не мог, что так славно играющий ямочками на загорелых щеках, бесконечно обаятельный «новый» Ильич сам имеет притязания на особое место в истории Великой Отечественной войны. Объяви он в году 65-м в подробностях, чем «сердце успокоится», за сумасшедшего свободно бы сочли…