– Давайте вы разнесёте их по разным кабинетам. Другим учителям тоже приятно сделаете. А я возьму только один цветочек, – она показала на Юркин кактус! – У меня такого никогда не было. Уж больно красивый. А вот редкую фиалку надо маме вернуть.
Юрка обрадовался. А я – наоборот. Уже совсем грустным стать хотел, но тут гляжу, Митька бутерброды Светке даёт:
– Вот, возвращаю что случайно украл. И лимонад ещё. Это просто так. Подарок.
Все улыбаться стали. А потом побежали цветы раздавать. Даже физруку подарили. Он у нас знаете какой? Высокий, сильный и всегда бегать заставляет.
Мы на целую минуту на урок опоздали. Но нас Марь Пална простила – мы же ей тоже фиалку дали. Вся школа только и говорила, какие мы молодцы.
Дома я очень боялся, что мама расстроится. Ведь её цветок не взяли. Даже мороженое мне в горло не лезло. Но мама увидела фиалку и обрадовалась:
– Ура, Анютка вернулась!
Я глаза выпучил:
– Какая Анютка?
– Это я так фиалку назвала, – отвечает мама.
– А зачем?
– Потому что люблю! Она это чувствует. Фиалка ведь живая.
Вечером я никак не мог уснуть. Всё думал о Юркином кактусе. А вдруг его тоже как-то зовут? Надо спросить. Или имя придумать. Кактусовое. Мне даже снилось, как я придумываю его вместе с Юркиным цветком. А кругом – ковбои на лошадях бегают за кошкой, которая съела герань.
История четвёртая
Лыжи становятся ближе
У меня портфель украли! Это ещё повезло, что я кота с собой не притащил. Я всю ночь думал, как хорошо быть котом. Особенно – моим. Я Мурзику даже пяточки щекочу, чтобы он жил долго.
Смех жизнь продлевает – мне об этом соседка сказала. Сама она всё время грустная. Наверное, никто ей пятки не щекочет. Мурзик, правда, не смеётся. Он не умеет. Но это пока. Вовка Печенькин Школу смеха для домашних животных открывает. Он уже туда своего хомяка записал. И попугая, который Лидин. А ещё – нашу школьную кошку.
Папа говорит, что Вовка нас всех троллит и себя тоже. Вот это надо же так животных не любить, что в Школу смеха Мурзика не пускать!
Это я вам по секрету рассказал. А теперь – о деле. У меня пропал портфель. Я насчёт учебников не расстроился. Это мама расстроится. Они знаете как дорого стоят?
Чувствую, не видать мне последней версии игры про зомби-апокалипсис. Придётся учебники покупать. Я так подумал и тоже огорчился. Хожу по классу между партами, змейкой, ору:
– И почто, ты, портфель, меня покинул? Где вы, книги мои драгоценные?
Светка пальцем у виска покрутила:
– Вещи искать надо, а не выражаться так, как при динозаврах люди говорили. Покинули его на что-то… У тебя с собой телефон был?
– Был, в кармане. И есть. Надо было всё в карманах таскать, тогда бы ничего не украли.
А Вовка сидит за нашей с ним партой, коленку чешет. Уже дырка на брюках появилась, а он коленку ещё сильнее стал чесать сквозь дырку. Мне Вовка сказал:
– Ты, – говорит, – странный. В карманах ничего таскать нельзя. Есть воры-карманники. А у тебя всё украли?
Я на свою обколупанную парту смотрю, а на меня с парты смотрит Пушкин. Ненастоящий. Его на учебнике литературы нарисовали. Я. Но это в первой четверти было. Сейчас у меня бы ручка на книгу не поднялась. Я даже усы перестал пририсовывать всем, кого в учебниках печатают. Надоело! Они все становятся одинаковыми. Одни на Деда Мороза похожи, другие – на котов.
В общем, литературу у меня не украли. А лучше бы наоборот. Я забыл в тетради письменно на вопрос про басню ответить. Зато четыре часа боролся с математикой. Справился. А она предательски укралась. Нормально? Вместе с портфелем пропал пенал (я его не достал) и лыжи. Они в углу стояли. В классе. Так что физкультура мне не светила. Учитель, правда, мог дать противные старые ботинки. Они вечно были свалены школьниками в одну кучу. Найти здесь пару лыжных ботинок мог только археолог. Мама так же после стирки пары носков ищет. Мне кажется, стиральная машина их просто ест. А вот кто ест лыжные ботинки…
Когда Вовка узнал, что у меня ещё и лыжи пропали, он очень долго смеялся. Я на друга не обиделся. Пускай у него от смеха жизнь продлевается. Тем более, как он Школу смеха откроет, если сам смеяться не будет?
Тут Марь Пална в класс вошла, поздоровалась. Она как-то сразу поняла, что я не выучил ничего.
– Садись, – говорит, – два.
Я сел, но не потому, что Марь Пална сказала, а от удивления. Это кто ж на переменах двойки ставит?
Светка за меня обиделась, в планшет перестала играть с Антоном и спрашивает у Марь Палны:
– Может быть, не надо двойку? Пусть лыжи ищет.
– Двойка, – спокойно так повторяет учительница.
А мне очень беспокойно. На уроке я всё про портфель думал. А Марь Пална меня к доске идти заставила.
– Ты, – говорит, – домашнюю работу сделал?
Вот уж тут я с ума сошёл:
– Конечно нет!
Марь Пална посмотрела на меня как на газировку (не любит она её) и вздохнула:
– Ладно, иди. Не буду тебе оценки портить!
«Ничего себе, – думаю, – уже всё испорчено. А два раза за одну домашнюю „пару“ не ставят».
Я решил отвлечься на что-то хорошее – на окно. Оно у нас пластиковое. Одно. А ещё два – деревянные.