Тайны дома Романовых

Расчет его был прост. Он знал, что Петр Федорович в городе и что по заведенному им порядку, как только петербургский обер-полицмейстер получит сообщение о пожаре, то тут же помчится конный полицейский офицер известить государя, где и что горит. И государь прикажет немедленно ехать на пожар, ибо, хотя и было Петру Федоровичу за тридцать, – детская страсть к созерцанию пожаров засела в нем навечно.

Расчет Шкурина оправдался. В то время как он скакал к центру города, навстречу ему попала карета государя, запряженная шестериком, несшаяся во весь опор по направлению к его дому.

…Когда Шкурин вошел в опочивальню Екатерины, он услышал тонкий и неуверенный детский крик. Екатерина лежала на постели счастливая и обессиленная. Заметив Шкурина, она чуть-чуть улыбнулась и тихо проговорила:

– Мальчик.

Было 11 апреля 1762 года. Петр Федорович в это время сидел в карете и с замиранием сердца следил, как крючники растаскивают баграми горящие бревна, как в облаках дыма и пара дюжие мужики тянут от бочек с водой заливные трубы, усмиряя бушующий огонь.

А в опочивальне Екатерины бабка-повитуха, принимавшая роды, ловко запеленала младенца и вместе со Шкуриным, никем не замеченная, осторожно вышла из дворца…

Небезосновательные слухи

В то время как Екатерина благополучно родила сына и сумела сохранить случившееся в совершеннейшей тайне, в Петербурге продолжали происходить события, привлекавшие всеобщее внимание и вызывавшие различные толки.

Весной в Петербурге объявились опальные вельможи – Бирон и Миних.

Герцог Курляндский въехал в Петербург в роскошной карете, шестериком, в мундире обер-камергера, с Андреевской лентой через плечо. Миних – в фельдъегерской повозке, в мужицком сермяке и старых сапогах. Направляясь в столицу, старый фельдмаршал не знал, что в Петербурге у него остался сын, и когда у въезда в город его встретили тридцать три родственника и стали обнимать и целовать его, Миних заплакал первый и последний раз в своей жизни.

Миниха и Бирона не видели в Петербурге двадцать лет, но память и о том, и о другом хорошо сохранилась. И потому их внезапный приезд вызвал опасения в усилении возле нового императора немецкой партии. Однако вскоре стало ясно, что опасения эти совершенно напрасны, так как и Бирон, и Миних продолжали непримиримо враждовать друг с другом.

Когда они впервые оказались в Зимнем дворце за одним столом, Петр III подошел к обоим старикам и сказал:

– А вот два старых добрых друга – они должны чокнуться.

Петр сам налил им вина и протянул бокалы. Но вдруг к императору подошел его генерал-адъютант Андрей Васильевич Гудович, бывший одним из самых доверенных и верных его друзей, и, что-то прошептав на ухо своему сюзерену, увел Петра в соседнюю комнату.

Как только Петр и Гудович вышли из зала, Бирон и Миних одновременно поставили бокалы на стол и, злобно взглянув друг на друга, повернулись спинами один к другому.

Как оказалось, Гудович предупредил императора о готовящемся дворцовом перевороте в пользу Екатерины, но Петр не придал этому значения, хотя генерал-адъютант долго убеждал его в достоверности сообщения и крайней необходимости в энергичных действиях.

А слухи эти не были безосновательны: ведь уже в день смерти Елизаветы Петровны к Екатерине приезжал князь Дашков – капитан лейб-гвардии Измайловского полка – и уверял ее, что офицеры-измайловцы готовы возвести ее на престол. Такие же настроения распространялись и в трех других гвардейских полках.

Роспуск лейб-компании был воспринят гвардейцами как сигнал приближающейся опасности. Многие думали, что вслед за лейб-компанией наступит черед и лейб-гвардии. Подтверждение таким опасениям видели в том, что на смену лейб-компанцам во дворец пришли и прочно там обосновались офицеры-голштинцы, с утра до утра окружавшие Петра III и ставшие не только его незаменимыми сотрапезниками и собутыльниками.

Кроме того, голштинские офицеры были внедрены во все гвардейские полки и стали там преподавателями фрунта, шагистики и экзерциции.