Тайны донских курганов

У Петра Кривого был сын Иван и внук Василий, а у Василия — тоже сын Иван и внук Василий. Самый младший Василий Суриков стал великим художником. И, наверное, не случайно мечтой его жизни стала картина о Ермаке.

Целых триста лет минуло со времени знаменитого похода Ермака в Сибирь, но никто еще из живописцев не решился воспеть подвиг донцов. К тому времени Россия уже знала и оценила такие шедевры Сурикова, как «Утро стрелецкой казни», «Меньшиков в Березове», «Боярыня Морозова», «Взятие снежного городка», но по-прежнему художнику не давали покоя легенды и были о покорении Сибири Ермаком. Много раз начинал набрасывать эскизы и откладывал в сторону. Понимал, надо «все увидеть, перечувствовать самому, ко всему прикоснуться, что хочешь писать». Оставив все дела в Москве, отправляется он в 1891 году сначала в далекую поездку на Урал, а потом и в места своего детства — Сибирь.

И все-таки написать картину о донцах, не побывав на Дону, он не мог. Весной 1893 года художник пишет матери и брату:

«Мы, дорогие мама и Саша, нынешнее лето едва ли будем в Красноярске, так как для картины нужно ехать на Дон к казакам... Не знаю, каково будет на Дону, да очень нужно там быть. Ничего не поделаешь! Лица старых казаков там напишу».

На Дон Василий Иванович выехал в мае 1893 года. Остановился он в станице Раздорской в доме казаков Шуваевых. За два месяца побывал во многих станицах и хуторах, беседовал с казаками, наблюдал и изучал их жизнь. Здесь Суриков нашел то, что искал: натуру для Ермака и его сподвижников.

4 июня 1893 года художник сообщал: «Мы проживаем теперь в станице Раздорской — на Дону. Тут я думаю найти некоторые лица для картины. Отсюда, говорят, вышел Ермак и пошел на Волгу и Сибирь... Написал два лица казачьих, очень характерные, и лодку большую, казачью. Завтра будет войсковой станичный круг. Посмотрим, что там пригодится. Начальство казачье оказывает мне внимание».

Отдавал он дань и знаменитым раздорским винам, сообщая между прочим:

«Ну, Саша, какое здесь настоящее виноградное вино, 60 копеек две бутылки (кварта). Отродясь такого не пивал! Выпьешь стакан, так горячо проходит, а сладость-то какая! В г. Москве ни за какие деньги не достанешь — сейчас подмешают...»[13].

А вот другое письмо В. И. Сурикова:

«Я написал много этюдов: все лица характерные. Дон сильно напоминает местности сибирские, должно быть, донские казаки при завоевании Сибири и облюбовали для поселения места, напоминавшие отдаленную родину. Меня казаки очень хорошо приняли. Жили мы в Раздорской станице, Константиновской, Старочеркасской, где находятся цепи Степана Разина; ездил с казаками на конях, и казаки хвалили мою посадку. «Ишь, — говорят, — еще не служил, а ездит хорошо...». Нашел для Ермака и его есаулов натуру для картины. Теперь уже вписываю их».

Родом Суриков был из Красноярска. Но в донских станицах он разыскал своих дальних родственников. «Знаешь, Саша, — писал он брату, — у нас с тобой родные, должно быть, есть на Дону, в станицах Урюпинской и Усть-Медведицкой есть казаки Суриковы, и есть почти все фамилии древних казачьих родов...».

Многие из них тоже послужили прототипами героев суриковской картины. В их числе были Макар Агарков, Кузьма Запорожцев, Дмитрий Сокол. С Макара Агаркова, например, художник писал портрет есаула Ивана Кольцо. Этюды эти хранятся, как известно, в фондах Третьяковской галереи.

Вы помните картину «Покорение Сибири Ермаком»? Когда пристально всматриваешься в нее, невольно думаешь о встрече двух стихий. С одной стороны — казаки, безумно храбрые и грозные воины. Ведет их могучая воля Ермака — он в самом центре сечи, «ко славе страстию дыша». Полощется над дружиной знамя по ветру, навершие его служило еще Дмитрию Донскому на поле Куликовом. И — другая стихия: разноплеменное войско Кучума, растерянное, потерявшее веру. Сам Кучум — вдали от сечи, он хитер и коварен...

И все-таки не Ермак и не Кучум, а народ — главный герой картины. Недаром так тщательно выписано каждое лицо: и казака, и татарина, и остяка, и каждое выражает свои, лишь одному ему присущие чувства, свои внутренние переживания. Это была высокая человеческая правда.

В марте 1895 года Суриков показал свою картину на XXIII передвижной художественной выставке. Впечатление от нее было таким неожиданным и могучим, что, как писал Репин, «даже не приходит на ум разбирать эту копошащуюся массу со стороны техники, красок, рисунка. Все это уходит как никчемное: зритель ошеломлен этой невидальщиной. Воображение его потрясено».

Копию своей картины художник подарил донским казакам. Раздорские старожилы помнят, как долгие годы — вплоть до революции — в станичном правлении висела эта картина, и все, кто приходил сюда, отыскивали на полотне своих соседей и знакомых.