Тайны донских курганов

В трещинах степь
Зноем расколота.
Загляни в трещину —
Увидишь золото.
Не тянись за ним,
Не ищи беды...
И верблюд в степи
Умрет без воды...

А землепроходцы не боялись степного безмолвия. В конце прошлого века заглянул в золотую трещину пытливый искалец Михаил Попов. Не под силу оказалось дело: ни денег, ни компаньонов себе он не нашел. Осталась его копь заброшенной... А накануне первой мировой войны появился в Прииртышье заморский гость — английский миллионер Лесли Уркварт. Хватка у него была цепкая — тянулся к Алтаю и Экибастузу, к Караганде. Строили на берегу Иртыша пришлые из разных губерний России обнищалые и голодные люди слепые, кособокие избушки, рыли землянки, надеясь на кусок хлеба. Грузили чужие баржи углем, солью и рудой, надрывались от непосильного труда. Когда было им особенно тяжело, запевали песню о Ермаке, будто искали в ней силу для избавления. Именем Ермака нарекли и поселок свой на Иртыше. Только разбудить степь так и не удалось...

То было почти полвека назад.

А в наши дни пришли сюда молодые люди с комсомольскими путевками. Пришли, чтобы выстроить большой сказочный город — такой, чтоб ему позавидовали сибирские города-старожилы. Город романтиков, город строителей и металлургов, город будущего.

И он тоже был назван Ермаком — в честь первого сибирского землепроходца.

Еще вчера будто бы стояли на степных горячих ветрах палатки геологов и изыскателей, и не остыли, кажется, еще угли походных костров, а он уже поднялся на некогда диком бреге Иртыша — город Ермак. С громадами многоэтажных домов, широкими улицами, Дворцами культуры и школами, с парками, скверами, уже радующими жителей зеленым нарядом. По соседству с городом сооружается Ермаковская ГРЭС — гигант большой энергетики Прииртышья мощностью в два с половиной миллиона киловатт. Все здесь — в движении, в росте.

На одной из окраин Ермака берет начало трасса мощного пятисоткилометрового канала, по которому иртышские воды пойдут в целинные совхозы. Встают по берегам искусственной реки тополя, клены и вязы — верная защита от песчаных бурь.

В том же году, когда изыскатели ставили у Иртыша свои первые палатки на месте будущего города, на другом, правом берегу в омской степи родился совхоз «Ермак». Сюда тоже пришли молодые землепроходцы с беспокойными сердцами. Были там и наши земляки с Дона.

Ничего удивительного нет в том, что все, кто приехал в Сибирь, чтобы обновить этот богатейший край и заставить его служить людям, гордо называют себя потомками Ермака.

Ермак был первым, за ним идут другие.

Мне рассказывали ветераны Словацкого народного восстания, что когда осенью 1944 года в Татрах вспыхнули первые партизанские костры, один из повстанческих отрядов принял имя Ермака. В этом отряде сражались донцы и сибиряки. Они тоже были первыми.

А совсем недавно во всех газетах появилось сообщение о том, что советские автомобилестроители испытывают новый тяжелый вездеход, которому будут не страшны ни сыпучие пески, ни снежные завалы и который может пройти там, где еще не ходила ни одна машина. Мало сказать о ней: мощная. Это уникальная машина высотой почти в три метра, а по длине она более чем в полтора раза превосходит двухосный грузовой вагон. Колеса — в человеческий рост, а поднимет автомобиль груз в 25 тонн! В лютый мороз шоферу в кабине будет всегда тепло, а на юге, при сорокаградусной жаре, — прохладно. Самосвал по сравнению с ним кажется игрушкой. У машины этой уже есть имя — «Ермак». Она имеет право его носить.

...Есть памятник Ермаку в Новочеркасске. Открыли памятник Ермаку в поселке Орел близ Березников, откуда уходила его дружина на Чусовую. Но самый достойный памятник славному землепроходцу — деяния его потомков.

Дороги Швейка

Ярослав Осипович говорил, что

будь у него десять жизней, а не

одна, он бы с радостью пожертвовал

их ради власти пролетариата.

Иван Ольбрахт — о Гашеке

В Таганроге, на одной из тихих и задумчивых его окраин, есть необычный памятник. Над гранитной плитой склонился раненый крылатый воин. Чудится, ему стоило немало усилий, чтобы осенить крылом могилы павших товарищей. Но не безысходная горечь, не самоотречение и не мука видны в застывших очах воина, — напротив, во всем облике его чувствуешь спокойную гордость за тех, кто сложил голову в ратном бою, завещая живым такие же честные и ясные дороги, по которым шли они. На мраморе, у самого цоколя, надпись по-чешски и по-русски: