Тайны древних руин

— Так значит, если бы передавали радиограмму, ты бы ее принял?

— Конечно.

— Но чудес ведь не бывает.

— Не бывает. Потому и посчитали, что я во время вахты спал. А как я мог доказать, что это не так?

— В юриспруденции это называется казусом — случаем, действием, имеющим внешние признаки преступления, но лишенным элемента вины, то есть таким, в котором его совершитель не проявил ни умысла, ни неосторожности, а поэтому ненаказуемым.

— Сложно, но понятно.

— Это научное определение вот такого, как у тебя, случая. Ведь я, да будет тебе известно, дорогой товарищ Нагорный, в свое время учился на юридическом факультете  университета, — политрук немного помолчал, а потом спросил: — Кто-нибудь серьезно разбирался в этом происшествии?

— Этого я не знаю, товарищ политрук. Перед строем мне объявили дисциплинарное взыскание, сняли поясной ремень и тут же откомандировали на «отдых». Я говорил им, что не спал. А мне отвечали: «У нас еще не было случая, чтобы кто-нибудь сам сказал: «Виноват, спал». Даже когда из рук спящего часового брали карабин, то и тогда следовал ответ: «Не спал. Ну, может, чуть-чуть придремнул». Тот факт, что вы не приняли радиограммы, говорит сам за себя».

— Да. Ну ладно. Поживем-увидим. Ты вот что. Мне еще нужно поговорить с Лученком, так ты пойди и скажи ему, что я его жду.

Провожали мы наших командиров все вместе. Не пошел с нами только Звягинцев. По дороге вниз политрук рассказал нам несколько смешных историй. Прощаясь, он обратился к Демидченко с шутливым замечанием:

— Вы, товарищ старшина второй статьи, не очень потакайте тем, кто шефствует над выпускницами школы. А то, чего доброго, снизится успеваемость в классе, и тогда могут посыпаться на нас с вами жалобы. Время-то сейчас ух какое опасное! Соловьи там всякие, не заметишь, как и голову потеряешь.

— Да один, кажется, уже потерял.

— Кто же этот счастливец?

Молодчина все-таки наш политрук. В мягкой шутке он по-хорошему мне позавидовал. Может, он и не знал, что речь шла именно обо мне, но какое это имеет значение? Важно, что он понимает: любящий человек — действительно счастлив.

13

Вернулся наконец Танчук. Почти неделю он осваивал в полковом штабе подрывное дело. Может быть, ничего этого и не было бы, если бы не один случай. Все началось с боевого листка, который был посвящен ходу социалистического соревнования между радистами и сигнальщиками. В статье указывалось, что Лученок очистил за свою смену шестьдесят сантиметров траншеи, а Танчук за это же самое время прошел всего лишь двадцать.

— Зачем писать, кто сколько сделал? — спрашивал задетый за живое Танчук. — Как будто мы не знаем этого без газеты.

— Цэ, Лэв Яковыч, для того, — разъяснил Музыченко, — щоб люды нэ лякалысь.

— Чего лякались? — не понял Танчук.

— Як чого? Чують люды, що у нас е лэв — та й лякаються. А тут тоби газэта поясшое: «Та цэ нэ лэв, а кошэня задрыпанэ».

Видно, крепко задели Льва Яковлевича эти слова. Дня через два Танчук получил разрешение выехать в штаб дивизиона. В тот же день была получена радиограмма, в которой извещалось, что Лев Яковлевич направлен на краткосрочные курсы подрывников.

И вот Танчук у себя в отделении. Пот градом струился с его лица. По краям влажных пятен на спине и под мышками блузы видны были разводы высохшей соли. Несмотря на крайнюю усталость, выражение лица у Льва Яковлевича было радостным.

— Чтоб я пропал, это ж такой народ, с которым человеку нельзя договориться, — делился своими впечатлениями Танчук.

— Левушка, ты подкрепись чуток, а потом уже все и расскажешь, — подошел Сугако, дежуривший сегодня по кухне. Я обратил внимание, что Лефер почти всегда называет уставшего человека ласкательным именем.

— Это можно, — ответил Танчук, довольный проявленной о нем заботой.

Лефер и Лев Яковлевич ушли в столовую, Музыченко стоял на наружной вахте, я сидел у рации и вслушивался в многоголосый хор морзянок. Слышались периодические глухие удары где-то в подземелье. Это Михась долбил ломом породу в траншее. На моей рабочей волне неожиданно зазвучала песня, далекая, незнакомая. Песня чем-то напоминала голос Маринки. Хотя нет. Разве можно передать шелест трав в степи, запах крымской лаванды, звон тишины? Голос певицы исчез, а мне кажется, что я все еще слышу, но уже не песню, а начало легенды: «Это было маленькое царство, которым правила красавица Менатра».

Вернулись в радиорубку Лев Яковлевич и Сугако.

— И что вы думаете, — продолжил свой рассказ Танчук. — Иду я к нашему командиру взвода и прошу у него ерундовую бумажку и чтоб в этой паршивой бумажонке он написал: так, мол, и так. Нет, не хочет. «Это, — говорит, — серьезное  дело». — «Какое серьезное дело? Я же не прошу, чтоб вы дали мне зенитное орудие или мотоцикл с коляской».

— А что ты у него просил? — не выдержал Сугако.

— Мелочь. В Одессе мне было бы даже стыдно говорить об этом. Я попросил у него двадцать толовых шашек, полсотню запалов и метров десять бикфордова шнура.

— Ну, Лев Яковлевич, ты даешь! — крикнул Михась. Он стоял у входа в радиорубку, опираясь на лом, и слушал рассказ Танчука. — Это ж целый склад боеприпасов.