Тайны Французской империи

Сегодня император добился для меня разрешения осмотреть наше будущее жилище. Я отправился туда в сопровождении английского офицера. Мы долго ехали по дороге, ведущей вверх по скале. Восемь километров пути привели к нашему плато. Мой спутник не без удовольствия рассказал, что эта скала, нависшая над морем, считается самым гиблым местом: всегда окутана туманом, всегда – в дожде…

Наконец приехали. Я увидел жалкие каучуковые деревья на пустом плато и маленькое уродливое строение. Отсюда открывалась нерадостная панорама: всюду были видны несущие службу часовые.

– Это и есть Лонгвуд. Ваш теперешний Тюильри, – расхохотался англичанин.

Я осмотрел жалкий дом, состоявший из дурно окрашенных, небольших каморок, сильно пахнущих навозом.

– В течение полсотни лет Лонгвуд использовался как скотный двор. Только в последние годы здесь настелили доски поверх экскрементов, и мы его превратили в жилой дом. Однажды здесь даже была летняя резиденция вице-губернатора. Так что будете обитать в вице-губернаторском дворце и одновременно… на бывшем скотном дворе!

И мерзавец вновь расхохотался. Прощаясь, он сказал:

– Надеюсь, вы повеселите вашего повелителя и правдиво опишете его Тюильри.

Кстати, когда я вернулся и все рассказал, император и в самом деле… очень весело улыбнулся.

Император обнаружил метрах в ста за коттеджем Бэлкомбов родник под тремя ивами. Он долго стоял над ним, потом сказал:

– На этом месте я хотел бы быть похороненным. – Помолчал, будто к чему-то прислушиваясь, и добавил: – И буду.

* * *

Сегодня около родника император вновь заговорил о смерти:

– У меня проблемы с желудком, частые колики… От рака умер мой отец… Но я, скорее всего, умру не от рака, меня… отравят англичане.

И, не дожидаясь моих возражений, завел разговор о Бетси:

– На самом деле мне с ней просто весело. Я смеюсь вместе с ней. Раньше, когда я правил народами, у меня не было чувства юмора. Власть не может быть смешливой. И вот теперь… Но иногда в разговорах с ней возникают и очень серьезные моменты. Как объяснить маленькой девочке, что законы морали и условности порой трудно применимы к властителям?.. Однако все это надо заканчивать и побыстрее переезжать на «сухую гильотину», каковой, как я понял, станет для нас Лонгвуд.

Он сидел на поваленном дереве и что-то чертил палкой на песке.

– Двадцать лет я боролся с англичанами… Я уже побеждал при Ватерлоо, но… Но если бы даже я выиграл, я все равно не победил бы. Я не мог бороться с целой Европой… Я мечтал, чтобы Франция правила целым светом. Но во время Ста дней понял: для этого у нее уже нет необходимого населения. Моя армия лежит на полях Европы, в Африке и в России… Мои ворчуны-гвардейцы остались в грязной жиже на поле Ватерлоо…

Вот почему он отказался сопротивляться тогда, в Париже, когда толпы шли мимо его дворца. «Нет необходимого населения». Его вечное соревнование с Александром Македонским… А меньше целого света он не хотел.

– Я рассказывал вам, как искал смерти на полях сражений. Но судьба все время отказывала мне. И я задавал себе вопрос: почему? И понял: я остался жить, чтобы победить их… Возблагодарим же глупцов за все унижения, которым они меня подвергли… и еще, увидите, подвергнут. Ибо теперь все, что мы с вами запишем, будет читаться как житие мученика. Каждое слово, записанное вами, приобретет в будущем великую цену, ибо будет оплачено моим страданием… Да, двадцать лет я боролся с англичанами. И только теперь смогу их победить! Увидите, мое мученичество вернет корону моему сыну… Я прочел все, что вы записали. Но теперь нам следует еще раз все переписать с самого начала. Начнем, как только переедем в Лонгвуд.

Вчера простились с гостеприимным бунгало. Наш путь лежал на скалу. И в первый же день возобновилась наша диктовка.

Мы живем на скале, окруженные вечным мокрым туманом. В каморке, именуемой «кабинетом императора», проводим по четырнадцать часов в сутки.

Император заново рассказывает все, что я записал на корабле. Но теперь он диктует мне… совсем иную историю! Это жизнь великого и справедливого полководца, который, оказывается… никогда ни на кого не нападал! Нападали на него, потому что он был законный сын Французской революции. Оказывается, он всегда уважал и свободу творчества, и либеральные идеи. И нес (правда, на штыках) великие идеи свободы и равенства в феодальную Европу. «Я сеял семена свободы повсюду, где внедрялся мой Кодекс. Я боролся за равенство, мечтал установить всеобщую свободу совести и дать благо образования всем классам..».