Тайны французской революции

– Возьмите-ка этих подозрительных молодцев, – сказал сержант солдатам. – По крайней мере мы не с пустыми руками вернемся в Бен.

Бретонцы видели, что сопротивление было бесполезно, и дозволили окружить себя.

Взгляды их невольно остановились на камине, под которым скрывались молодые люди.

– Идем! – крикнул начальник.

Патруль, уводя с собой пленных, покинул избу. По дороге шуан нашел случай шепнуть Шарлю: – Положил ли ты опять груз на дверцу?

– Да…

«В таком случае да поможет Пресвятая Богородица бедным детям», – подумал бретонец.

II

Легко представить себе беспокойство Елены, когда она почувствовала, что словно заживо похоронена. Смертельная опасность не оставляла ей времени на раздумья, но когда девушка почувствовала, что дверь закрылась над головой, она замерла в удивлении.

Недалеко от себя в глубоком мраке она услыхала дыхание молодого человека, с которым ее заперли.

– Кто же это там? – тихо спросил незнакомец.

– Тс-с! – произнесла Елена, стоя на верху лестницы и прислушиваясь к смутному шуму и голосам солдат.

Она тихо сошла вниз и тотчас наткнулась на молодого человека, который, схватив ее руку, прошептал удивленно: – Женщина!

И спросил, помолчав немного:

– Что такое случилось, что передо мной вдруг захлопнули дверь, едва я уже собирался выходить?

В эту минуту синие постучались в дверь.

– Только бы эти воины не вздумали усесться за вино, тогда нам придется пробыть здесь три или четыре часа.

И молодой человек поспешил вежливо прибавить:

– Не то что я жалуюсь, мад…

Он остановился и прибавил:

– Мадам или мадемуазель?

– Мадемуазель Валеран, – ответила Елена, отгадывая в товарище благородного человека и для того называя свое имя, чтобы узнать и его.

– В таком случае и я представлюсь, мадемуазель: Ивон, кавалер Бералек.

Он весело прибавил:

– Теперь, когда наше знакомство состоялось, позвольте мне как первому жильцу принять вас в нашем темном простом убежище.

Молодой человек взял Елену за руку, провел ее на несколько шагов вперед и продолжал: – Тут перед вами большая соломенная подстилка. Сядьте и подождем терпеливо, чтоб нам отворили.

Дорого бы дал Ивон, чтоб увидеть лицо Елены; но надо было отказаться от подобного желания. В его огниве не было ни кусочка трута, чтобы зажечь смоляной факел хозяина, который Бералек загасил перед сном. После минутного молчания Ивон продолжал: – Вы не родственница ли господам Валеранам, командовавшим вандейской армией?

– Да, это были мой отец и дед, – ответила Елена со слезами при воспоминании о дорогих людях.

Бералек понял, что мадемуазель Валеран потеряла обоих родственников в кровавом отступлении, оставлявшем на дорогах, по сказанию историков, по трупу на сажень.

– Но вы сами, господин, не были ранены в этой несчастной экспедиции? – спросила Елена, оправившись от горя.

– Ранен – нет. Но только я слишком напрягал свои силы. Семь верст я нес одного из своих друзей, графа Кожоля, который был опасно ранен ружейным выстрелом. Мы потеряли в сражении наших лошадей, а надо было спасаться от преследования республиканцев; я выбрал единственное средство для спасения своего дорогого друга. Устроив его у надежных людей в Лавале, я продолжал путь. Но голодный и в лихорадке, я наконец лишился сил и недалеко от Краона свалился в яму на обочине, где меня подобрал этот добрый крестьянин… как раз вовремя, потому что через пять минут явились синие, и если бы они меня застали в живых, то не задумываясь расстреляли бы…

Ивон весело прибавил:

– Быть расстрелянным в двадцать четыре года… это немножко рано.

Желая знать лета своей соседки, которую не мог видеть, Бералек продолжал: – Мне двадцать четыре года, и я уверен, что старше вас.

– Да, – ответила Елена, угадывая любопытство молодого человека.

– По крайней мере на десять лет, – продолжал Ивон, хвативший слишком много, чтоб узнать правду.

– О, нет, не настолько… на восемь – самое большее.

Бералек с радостью подумал при этом: «Шестнадцать лет! Уф! Можно дышать! Я уж боялся, что меня заперли со старой девой навроде пятидесятилетней тетушки Кожоля».

За разговором время шло незаметно. Бералек спохватился первым.

Бедный юноша умирал от голода, не смея сознаться в этом девушке. Первой его потребностью был сон, от которого он пробудился вместе с чувством голода, бушевавшего теперь в его молодом желудке после шестидесяти часов вынужденного поста.

– Надо полагать, что синие ушли, – сказал он, прислушиваясь, не дойдет ли до него сверху какой-нибудь звук.

– Если б это было так, то крестьянин выпустил бы нас, – заметила Елена.

– Я взойду на лестницу послушать.

– Пощупайте, горяча ли доска. Для республиканцев, должно быть, разводили огонь.

Ивон впотьмах отыскал первую ступеньку и начал взбираться.

– О-о! – сказал он.

– Что же? – спросила Елена.

– Лестница не крепка, подо мной зашатались доски.

Через несколько секунд кавалер спустился.

– Не слышно ни малейшего шума, а доска чуть тепла, – сказал он.

– Значит, огонь догорел, когда все улеглись спать. Но, если Генюк не отворяет, вероятно, синие ночуют в доме, – ответила Елена.

– Подождем, – вздохнул Бералек, голод которого, однако, и не думал терпеть.