Тайны гор, которых не было на карте...

Последний железный каравай закончился. Посох переломился как спичка. После огня, в котором Дьявол подержал железо, оно перестало нарастать, и она с трудом верила, что железо так быстро можно убрать из своей жизни. У Борзеевича посох сломался еще раньше, так что лазил он по горам с деревянной дубиной, в лаптях, которые сплел ему Дьявол. Остатки обуток и посоха, которые были у Борзеевича, Дьявол как всегда перемолол и придал им форму лепешки, предложив ей вместо съеденных караваев.

— Маня, — сказал он серьезно, придав своему лицу озабоченность, — твое железо Упырем было ковано. У разбойников, конечно, железо доброе, но как знать, что оно не полежало рядом с железом Упыря? Вот достанем мы меч, а вдруг окажется, что он существенно недоработанный? Ибо всякому железу должно быть ядреным! Может, там самую малость не хватит, а все равно сломается меч в бою, или длина будет короче, чем должно мечу быть. Меч должен быть такой длины и такого весу, что бы ровно по руке твоей и сколько сил в тебе есть поднять…

Примерно то же самое Дьявол сказал, когда переломился и ее посох, а в подошве образовались дыры, пробитые острыми камнями. После соответствующей санитарной обработки и они были примяты в лепешку, но лепешка получилась небольшая, дня на три.

— А можно я уху попробую? — попросила Манька жалобно, наблюдая за Борзеевичем, который уминал за обе щеки уже вторую тарелку.

— Можно, но с лепешкой, — ответил Дьявол, протягивая ей железо. — Нам торопится пора, а меч сомнение у меня вызывает. Надо посмотреть, какое железо можем в дело пустить…

Манька с доводами согласилась. Но решено было съесть не все железо, а только то, без которого они могли обойтись. Борзеевич увел из мешка ножницы и нож охотничий, в сторону отложили, игольницу с иголками, и сняли дужки с котелков. Все остальное Дьявол тоже перемолол в порошок, чтобы быстрее усвоилось организмом. Железа оказалось не так много, в основном санки, топор, котелки, ложки и прочая утварь. Ложки заменили деревянными — по весу они оказались куда как легче. Котелки вылепили из глины и обожгли.

Но когда Дьявол усложнил задачу, предложив пробежаться до огненной реки у подножия Вершины Мира и обратно за пять дней, неудобство глиняных горшков стало явленным: котомки перекидывали, перебираясь через пропасть или ущелья, или просто скатывались, волоча их за собой — и тогда вместо обеда или ужина приходилось лепить новый горшок. И как бы ни старались продлить котелкам жизнь, помогало мало. Семь дней, в которые они уложились, терпели без еды. В конце концов, Борзеевич зарекся носить с собой котелок, который не молится на него. Дьявол его желание удовлетворил наилучшим образом, приказав нарастить котелки подросшему неугасимому дереву, которые, во-первых, не бились бы, а во-вторых, готовить в них еду можно было без костра, стоило сказать: "вари горшочек, вари!" А потом, когда было готово: "все горшочек, готово уже!"

Чудесным свойствам и возможностям новых котелков не было цены. Они оказались не хуже скатерти-самобранки, с той разницей, что еду не воровали, а выращивали, если налить живой воды, бросить семена и оставить на ночь на земле, чтобы он мог пустить корни. Овощей или плодов было немного, но вырастали они за ночь, и на день их хватало. Как котелок это делал, в голове не умещалось, а только на утро они находили в котелке два три растеньица с двумя — тремя листами на толстом стебле и плодовую веточку, на которой дозревали пара помидор или огурчик, или колосья с ядреными зернами. Дьявол что-то пытался объяснить, типа, что поленье дерево, используя генетический код, вызывает к жизни именно фазу плодоношения, но верилось в такое объяснение с трудом. Одно неудобство — за ночь горшок пускал корни так глубоко, что к утру его каждый раз приходилось отпиливать.

Последний изношенный посох тоже заменили на деревянный — из неугасимого поленьего дерева. Дьявол сделал его сам, украсив верх посоха козлиной головой с бородкой. Рога голове он сделал острыми, как вилы. Вместо глаз вставил два черных камня, которые в ночи слегка светились, освещая дорогу. Конец посоха обработал камнем, чтобы случайно не пророс, когда его оставляли без присмотра.