В другом месте Элиад пояснял, что, по его мнению, «разброс» этих идей был результатом скорее прямого культурного влияния, чем какого-либо духовного механизма, содержащего представления о «вселенной» или «природе». Тем самым он подчеркивает воздействие на развитие шаманства «влияний с юга… которые изменили как космологию, так и мифологию и методы экстаза. Среди этих южных влияний мы должны принимать во внимание…в конечном счете месопотамские влияния…». Сантильяна и Дехенд пояснили свое собственное подобное представление тем, что тот же «самый древний» Ближний Восток является источником понятий, связанных с тремя сферами, семи или девяти небес, «столпа вселенной» и так далее.
По нынешним «обязательным правилам» науки, это представление ставит иное затруднение. Точка зрения гуманитарных наук состоит в том, что «самый древний» Ближний Восток — это семь тысяч лет тому назад, Месопотамия до культуры Эль Обейд. Перешеек через Берингов пролив исчез приблизительно одиннадцать тысяч лет тому назад, а вместе с ним, согласно авторитету ортодоксальной науки, исчез также всякий, даже самый случайный из контактов между Новым и Старым Светом. С другой стороны, три сферы из андской космологии и многократные небеса у майя и ацтеков — не говоря уже об андской
Используемый в предыдущих главах сравнительный материал неамериканского происхождения не имеет решающего значения для формирования Америки; изложенный до сих пор андский материал опирается на самого себя. Сведения из-за пределов Америки приведены в основном не для того, чтобы предположить вездесущность данной модели — хотя и для этого тоже, — а скорее, чтобы подсказать читателю, что что-то не верно в том, как нас учили понимать историю человеческой жизни на земле. От ступенчатых пирамид Вавилона до пирамид Паленке и от Dendera Зодиака до небесной Ламы обнаруживается наличие не некой слабой совокупности «верований» в загробную жизнь, а повсеместного и весьма структурированного языка, зеркально отражающего одинаково сложное понимание небесной механики, — и все это ради познания природы конечного удела человека. На поиски этого знания были направлены лучшие умы и народные сокровища древнего мира. Если бы оно пришло, то могли ли в результате потрясения те люди — серьезные люди — пускаться в рискованные путешествия на «край известного мира» в поисках родственных духов? Кто знаком с полинезийской навигацией, знает, что древняя технология соответствовала уровню своих задач, а полинезийские моряки были искусными мореплавателями. Историю их дел еще предстоит написать, но она не будет написана до тех пор, пока мы, современные люди, остаемся в неведении относительно того, что поиски имеют историю, которую составляет миф.
По иронии, как результат временного успеха в исследовании, наметившегося в предшествующих главах, меня одолели теперь мрачные раздумья. Как и «небо, земля и преисподняя» в азиатском шаманстве, три