Тайны Инков

Аналогичным образом в своем исследовании материала, записанного Эрнандесом Принсипе, Зуидема показал, что в основе этих сословных различий лежит завоевание в какую-то отдаленную пору пришельцами древних держателей этой земли, льяктас.

Кроме того, Ирэн Силверблат показала, что инкские символические обозначения отношений между мужчинами и женщинами, происходившими от «иерархии завоевания», были учреждены намного раньше прихода инков к власти. Сущность этого иерархического строя коренится в различии между завоевателем и побежденным с точки зрения пола. В этой схеме «низший класс», или льяктас, коренные обитатели этих земель, назывался «женским», а «класс» завоевателей из каких-то других мест назывался «мужским».

Анализ Силверблат приводит нас, притом впервые, к центральной теме этой главы, к глубоким изменениям в андской космологической мысли, произошедшим под воздействием возникновения войны. Здесь следует подчеркнуть четыре пункта. Во-первых, «мужская» самоидентичность завоевателей предполагает, что они были кочевыми пастухами, приученными вести происхождение по мужской линии.

Этот вывод подтверждается другими данными — буквальным значением самоназвания, принятого высшим сословием: льякуа. Это — слово из кечуа для ритуального жертвоприношения лам. Высшие сословия, сословия воинов, являлись «жертвоприносителями лам», а «ламами» в этой ситуации были коренные жители, собственно земледельцы. «Обыкновенные люди», или лъяктас, в области, описанной Эрнандесом Принсипе, вели — как отмечалось повсюду и в других группах — общую родословную от мифологической ламы. «Низший класс людей… по причине общего происхождения идентифицировался с ламами, а люди высшего класса как завоеватели — с жертвоприносителями лам». Здесь, стало быть, этноисторическая запись проясняет, что этос войны — чьей существенной характеристикой было уподобление принесения в жертву захваченных воинов ритуальному жертвоприношению (лья-куар) лам — не умер вместе с Уари, а скорее повсюду в Андах укоренился в основополагающих структурах местной деревенской жизни.

В-третьих, важно признать, что этноисторические данные дают в некотором смысле картину результата падения Уари, а этот результат получает более четкое акцентирование, чем ближе он отстоит от тех лет, которые непосредственно предшествуют возвышению инков. Один из важных аспектов этого был описан Ирэн Силверблат, которая выяснила, что установившаяся сословная система представляла собой разновидность равновесия. Даже если связь между сословиями выражалась как иерархия завоевания, отвечавшая исторической действительности завоевания в некую отдаленную эпоху, возникавшая в результате система была такой, в которой классы крестьян и воинов жили в относительной гармонии и стабильности на своих собственных, общих землях:

«Это подчеркивает, что иерархия завоевания в том виде, в каком она применяется на локальном уровне, была прежде всего иерархией по престижу, классификации. Внутри локальной политической организации, айлью, [называемые] льякуас по своему положению не имели никаких прерогатив на труд или производственные ресурсы льяктас. Каждая айлью была автономна в отношении религиозных функционеров и культа предков».

Менее ясно то, каким образом это специфическое равновесие весьма защищенных (и находившихся под угрозой) на локальном уровне автономных областей развивалось в результате падения Уари. Первые признаки распространения модели укреплений и сословных делений возникали по археологическим данным около 1000 года н. э., даты, отмечающей начало Позднего Промежуточного периода. Одна из наименее известных эпох в андских археологических данных — это период между падением Уари примерно в 850 году н. э. и появлением полтора столетия спустя моделей, говорящих о начале становления сословных делений[96]. Любопытно, как мы сейчас увидим, что именно этот «потерянный» период стоит в центре большинства уарочирийских мифов.