Четвертый повод подозревать, что кошачье лицо Бога Ворот представляло Луну, связан с градом слез, текущим из кошачьих глаз. Как говорилось выше, рисунок Пачакути Ямки также привлекает внимание к значению этого метеорологического явления. Молния и град, эти интенсивные метеорологические явления, которые изображены на рисунке Пачакути Ямки на том же уровне, что и мужские и женские компоненты погоды, будучи неприятными для охотника, могут означать буквально бедствие для земледельческого народа. Лицо Бога Ворот выражает не только зависимость людей от их божества, чтобы ограничить разрушительные последствия ненастной погоды, особенно града, но также ассоциацию между кошкой и осадками. Эта связь интересна ввиду широкого распространения в Америке ассоциации между луной и дождем, а другая связь на рисунке Пачакути Ямки отражена между градом-котом и весной, из которой он возникает, а также между дождливым сезоном и луной. По сей день андские крестьяне считают град-кота,
Последнее соображение для временной идентификации кошачьего лица Бога Ворот с Луной связан с небесным расположением инкского созвездия
Веские аргументы, далее, говорят о том, что созвездие
Однако — и в этом была проблема — мне было все еще неясно, почему, во-первых, Луна должна ассоциироваться с ягуаром. Все еще считая его вопросом «не для печати», я без колебаний обратился к классическому исследованию Рафаэля Жирара о цикле мифов киче-майя Гватемалы — «Пополь-Вухе».
Для столь резкого перехода от Анд к центральной области майя у меня было две причины. Прежде всего, поскольку речь зашла о происхождении лунной символики, записи андской мифологии были, по моему мнению, фрагментарными и трудно интерпретируемыми. Дело не просто в том, что в андских мифах, казалось, отсутствовали какие-либо прямые связи между луной и ягуаром; создавалось впечатление, словно — кроме нескольких туманных ссылок на луну — вся память о событиях, предшествующих рассвету века Виракочи, в области Титикаки осталась далеко позади. Если я не желал ограничиться выводом, что андская цивилизация являла собой единственное исключение из системы почти универсальных лунных календарей, предшествующих солнечным календарям, мне нужно было найти какой-нибудь ключ к фрагментарному андскому материалу. Напротив, в «Пополь-Вухе» имелись ясные обращения к ягуару в контексте луны в культурную эпоху, непосредственно предшествующую появлению земледелия. Так что именно в нем я стал искать ключ.
В моем собственном разумении становилось все более ясно, что та же система астрономической мысли, которая лежала в основе андской мифологии, действовала также и в Мезоамерике. По этой причине я подозревал, что, если бы я смог постичь смысл ассоциации ягуара с луной в Мезоамерике, то я мог бы обнаружить подобный образ мышления и в Андах. Некоторые из материалов, на которых я основывал такой подход, уже рассматривались выше. Один из примеров — это трехъярусный, вертикально размещенный космос в Паленке, где умирающий владыка на закате в декабрьское солнцестояние опускается в «ворота преисподней», которые символизирует панцирь раковины. Другой — это поразительная схожесть представлений у майя и у инков об астрономических образах «гонки по Млечному Пути» (Приложение 1).