Тайны Истон-Холла

Обед в доме. Встретил там доктора Конолли — невропатолога, кажется, Дикси с ним в приятельских отношениях. Тусклый, печальный день, непрестанно воют собаки, служанка с грустным видом развешивает белье на кустах смородины… Внутри дома сильно пахнет сыростью. Дикси говорит, что это место никаким огнем не протопишь. Мне было приятно, что мистер Конолли вспомнил меня, вежливо поинтересовался моими планами на будущее. За обедом говорили о профессиональных занятиях Конолли — впрочем, довольно неопределенно. Он считает, что душевнобольного не следует держать взаперти, напротив, лучше предоставлять всяческие возможности для передвижения, разумеется, в пределах лечебного заведения или дома. Такая относительная свобода, по его мнению, есть существенная часть лечения. Дикси чрезвычайно заинтересовался этим, привел несколько примеров из собственного опыта. В результате разговор стал напоминать обмен мнениями между двумя профессиональными медиками, но рассуждали они с таким энтузиазмом, что я ни в коей мере не чувствовал себя посторонним.

Увы, все это — обед, разговор на профессиональные темы и т. д. — затмило одно событие, случившееся во время десерта, которое мне, как ни странно, даже сейчас не очень-то хочется описывать…

* * *

Мистер Марджорибэнкс — настоятель прихода Эли, лет шестидесяти, чрезвычайно бодрый на вид, вел аскетический образ жизни, однако же, по словам людей, его знавших, славный и добросердечный. Он возглавлял приход около десяти лет и, живя экономно, но не скаредно, не упуская возможности приработка, которые давало ему положение, скопил, по всеобщему мнению, неплохое состояние. Если мистер Марджорибэнкс и завоевал себе видное положение в округе, то обязан им он был не блеску проповедей и не объективности в суждениях, а твердой позиции в церковных делах. Настоятель был священником-консерватором, причем такой закалки, что не один священнослужитель, известный миру своими консервативными взглядами, в его присутствии почувствовал бы себя чуть ли не либералом. Католиков он ненавидел до глубины души, сама мысль об эмансипации Римской католической церкви — в любой форме — приводила его в ужас. Методистов, конгрегационалистов, квакеров, вообще всяких верующих-неангликан он, будь его воля, поставил бы, как мне кажется, вне закона. И тем не менее бдительный взгляд настоятеля был направлен в равной степени и на собственный приход, и в окружающий мир. Он глубочайшим образом презирал ритуализм, пьюзизм и Оксфордское движение. [28]То же самое следует сказать о стихарях и ризах, которыми столь простодушно злоупотребляют нынешние священники. Сам мистер Марджорибэнкс произносил свои проповеди, пользуясь обычным женевским саккосом, и весьма свирепо отзывался о «слабодушных, увлекающихся пышными мантиями». Все эти черты, не только терпимые, но и чтимые в твердыне под названием Эли, вряд ли поспособствовали бы карьерному росту мистера Марджорибэнкса в церковной иерархии. Люди поговаривали, будто настоятель не просто здоровый и преуспевающий, но также разочарованный человек.

Жена мистера Марджорибэнкса умерла молодой — и это, как говорили, в немалой степени способствовало его аскетизму, — оставив мужа с двумя младенцами-девочками на руках. Во второй раз он так и не женился, полагая, что никто лучше его самого не справится с воспитанием детей. Прошло двадцать лет, девочки выросли и превратились в цветущих молодых дам. Старшая уже была замужем за пивоваром, жила в окрестностях Кембриджа и в отчем доме появлялась не часто; младшая же, которой недавно сравнялось двадцать пять, все еще пребывала в девичестве. В попытке описать мисс Амелию Марджорибэнкс я могу сказать лишь, что она представляла собой образец дочери священника: благочестивая, богобоязненная, скромная, внимательная к пожеланиям отца и терпимая к его слабостям. Вынужденная с восемнадцати лет вести все хозяйство настоятеля, она, однако же, ни с кем не разговаривала свысока, ее поручения и без того выполнялись. Отец в ней души не чаял, а иные свидетели семейных отношений мистера Марджорибэнкса с красавицей Амелией — а иначе ее не назовешь — утверждали, что и побаивался. Конечно, это преувеличение — мистер Марджорибэнкс был не из тех, кто боится кого бы то ни было, и уж тем более молодую женщину, которая наливает ему по утрам чай и приносит домашние туфли. Но он советовался с ней во всем и прислушивался к мнению дочери, так же как двадцать лет назад прислушивался к пожеланиям покойной незабвенной жены.