Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина

Иваненко сказал: «Сейчас будет портфель, принесем», — быстро взбежал вверх по лестнице, в самолет. Портфель никуда не делся, лежал на сидении Крючкова.

Куда вести арестованных? Маршала Советского Союза и генерала армии, Язова и Крючкова? Не в «Матросскую» же «Тишину», в огромную камеру-предвариловку, и не во внутреннюю тюрьму КГБ — там Крючкова легко могут достать не на шутку распалившиеся демократы, и не в Лефортово… Повезли в Солнечногорск, в пансионат «Сенеж» — имелся такой на берегу большого чистого озера.

Там и были проведены первые допросы…

А Горбачев вернулся в Кремль, забрался как ни в чем не бывало в свое кресло, отрицая всякую свою причастность к ГКЧП (кто бы чего ему ни говорил и какие доказательства ни приводил), и начал привычно править дальше растрескавшейся, расползающиеся на части, погруженной в недобрые предчувствия страной. Глотал обиды, терпел унижения от Ельцина и его окружения, в которых сам был виноват, простонародно коверкал слова — вообще-то ему бы в пору начать учить русский язык, но он этого не делал: похоже, считал ниже своего достоинства.

Впрочем, в Кремле он был уже фигурой номинальной, никакой, он уже ничего не решал — возможно, даже не решал вопрос, почистить ему утром ботинки или нет.

Но болезненная спесь оставалась, и желание усидеть в самом высоком кресле страны тоже оставалось, и за царские привилегии Михаил Сергеевич был готов бороться до конца.

Двадцать второе августа было днем, когда толпа перед Белым домом более-менее успокоилась, телевидение сообщило об аресте заговорщиков, хотя многое в этих сообщениях было просто-напросто непонятно. Каждые десять минут телевизионщики сообщали также о ликовании простого народа и включали трансляцию из различных городов России (впрочем, не только России), но, несмотря на ликование, в воздухе все равно продолжало пахнуть порохом… Что будет дальше?

По подсчетам Шебаршина, дальше ничего хорошего Россию не ожидало. Основной массе людей в ослеплении эйфории, в приступе оглушения это не было видно, а аналитикам было видно хорошо.

Один вопрос был слишком тяжелым, он буквально непосильной гирей висел у Шебаршина на плечах: что произошло с Крючковым, как он мог всех предать? А может, не предал, может, это не предательство, а что-то иное, чему пока нет объяснения? Кто знает…

В девять ноль-ноль в кабинете Шебаршина раздался булькающий звук вертушки (ну и придумали же голос для правительственной связи), звонила секретарша Горбачева:

— Вас просят быть в приемной Михаила Сергеевича в двенадцать часов дня.

Где у Горбачева находится приемная, Шебаршин, как он пишет в своей книге, честно говоря, не знал. Спрашивать у дамочки было неудобно, даже неприятно, и все-таки Шебаршин спросил. Объяснение получил короткое и точное.

Ехать из «Леса» в Кремль далековато, через всю Москву, через заторы, да еще, не дай Бог, танки пойдут в какую-нибудь сторону, поэтому Шебаршин выехал заранее — на такие вызовы лучше не опаздывать, — посидит у себя в кабинете на Лубянке, обдумает ситуацию, может быть, вычислит причину внезапного вызова в Кремль.

А на Лубянке… На Лубянке, как записал Шебаршин в своем дневнике, «Грушко срочно собирает коллегию. Коллективно посыпаем голову пеплом, принимаем заявление коллегии с осуждением заговора. В заявлении употреблено слово “замарано”. Начинается идиотический спор — не лучше ли написать слово “запачкано” или “ложится пятно”. Все как в Верховном Совете или в романе Кафки. Состояние всеобщего и дружного маразма, единственная невысказанная мысль: “Ну, влипли!”.

Да, влипли, да и еще как влипли. Бессильная ругань в адрес вчерашнего шефа не утешает. Предал, предал все и всех…»

На этой «высокой» ноте и завершилось заседание коллегии.

Когда все разбрелись по своим кабинетам, Шебаршин зашел в кабинет Грушко — тот был один, лицо потемнело, глаза запали, было видно, что он не спал ночь. Грушко сказал, что утром ему из машины позвонил Горбачев и велел всем пока работать спокойно. Дальше видно будет.

Голос у Грушко спокойный, тихий, а в глазах какие-то льдинки сидят: Грушко было еще хуже, чем Шебаршину. Он — первый зам в КГБ, а с первых замов спрос не меньше, чем с самого шефа.

— А меня в двенадцать ноль-ноль вызывают в приемную к Горбачеву.

— Я, кажется, догадываюсь, в чем дело, но подождем, что покажут события, — сказал Грушко.

После этого короткого, ничего не значащего разговора Шебаршин отправился в Кремль, к совминовскому зданию, где во втором подъезде располагался кабинет Горбачева. Обратил внимание, что на этот раз охрана очень тщательно проверяет документы. Раньше такого не было: кто-нибудь из прапорщиков взглянет на номер машины и великодушно махнет рукой — проезжай!

Сейчас все было по-другому — сейчас проверяли документы, и делали это очень тщательно.