Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина

«А я откуда знаю, что делать? — записал Шебаршин в дневнике. — Даю тот же стандартный приказ — оружия не применять, вступать в переговоры, договариваться о передаче зданий и имущества, оформлять все описями и протоколами».

Люди растеряны, раздавлены, размяты. Наверное, такое было и в семнадцатом году, в те революционные дни — и в феврале семнадцатого, и в ноябре.

В это время прошло сообщение о том, что какая-то разгоряченная толпа собралась штурмовать Лефортовский изолятор.

— А что в Лефортово? — спросил Шебаршин.

— Там сидит Новодворская.

— Вот те раз, совсем не думал, что эта старая революционерка находится у нас.

— У нас она…

— Так выпускайте ее ко всем чертям. Кто об этом может распорядиться?

— Мы сами.

— Выпускайте!

Едва решили вопрос об освобождении Новодворской, как кабинет начали заполнять люди, пришло человек тридцать пять, все руководящие сотрудники КГБ. Как жить дальше? Привычной фигуры Дзержинского, украшавшей площадь, уже нет — казнили и увезли. Пока непонятно, куда увезли — нет сведений.

Сам собой стал вопрос о закрытии в КГБ партийной организации. Что делать с парторганизацией в КГБ? Ясное дело — закрывать.

В городе, в родной Москве, тем временем разные служивые люди продолжали опечатывать райкомы партии, районные отделы КГБ. Хорошо, что все происходило без драк, без битья стекол и обычного, положенного в таких случаях мордобития — для России, увы, типичного.

Что же касается руководителей партийных организаций в КГБ, то они тут бывали самые разные, было много толковых, настоящих людей, а были и обыкновенные пустышки.

Были такие, что могли говорить на любую тему — при первой же возможности открывали рот и с большой скоростью неслись вперед очень напористо и громкоголосо, чтобы не дать никому даже и слова вставить — и могли так говорить без передыха, полтора-два часа. Потом закрывали рот, смолкали, и люди начинали соображать, даже вспоминать, а о чем же, собственно, этот деятель говорил?

Оказалось, ни о чем. Школа Горбачева Михаила Сергеевича. Ни одного слова потом — кроме неправильно произнесенных — вспомнить было невозможно.

Один из таких секретарей приехал как-то в «Лес», на заседание командного состава ПГУ, и с ходу, с колес, начал учить разведчиков азам разведки — примерно на уровне детского сада… Шебаршин послушал, послушал его, а потом взял в руки толстый красный карандаш — командный — и постучал им по столу. Озадаченный таким необычным звуковым сигналом секретарь парторганизации КГБ смолк. А Шебаршин спокойно и жестко произнес:

— Вы чего нас учите? Кто вам дал такое право? Лучше посидите и послушайте, что говорят другие.

Секретарь парторганизации едва собственным языком не подавился.

Обсуждать вопрос о том, быть парторганизации в КГБ или нет, особо не стали — все было ясно без всяких обсуждений, поэтому поставили вопрос на голосование. «За» департизацию органов (и это после семидесяти двух лет вдалбливания в головы лозунга: «Чекисты — это вооруженный отряд партии») выступили все собравшиеся, «против» проголосовал только один человек — секретарь парткома Назаров Николай Иванович. Честная позиция, кстати, которую нельзя не уважать.

А далее некоторые руководящие товарищи, у которых имелось желание стать еще более руководящими, предложили немедленно создать комиссию по расследованию деятельности КГБ 19–21 августа, и тут за горло взял всех присутствующих заместитель председателя КГБ Российской Федерации Поделякин Владимир Андреевич — видимо, сказалась накачка, сделанная демократами, что-то еще. В своем дневнике Шебаршин написал, что «Поделякин внес в обстановку тревожную принципиальную нотку, проявил открытую принципиальность революционных времен. Пахнуло холодком, как из подвальной двери».

Говорят, что Поделякин хотя и был человеком горячим, но честным — он, кстати, неплохо проявил себя в Чернобыле, на разборке завалов, схватил там такую дозу радиации, после которой люди просто не живут. Через пару лет Поделякина не стало — Чернобыль добил его…

В половине второго на столе у Шебаршина зазвонила вертушка. В трубке — голос Горбачева:

— Появитесь у меня через полчаса! — приказал тот.

И вот Шебаршин в приемной на третьем этаже. Там уже вызванные генерал армии Моисеев, председатель Совета Министров России Силаев, Баранников, которому надлежало стать министром внутренних дел СССР, — лица у всех встревоженные.

Первым из этой тройки вызвали Моисеева Михаила Алексеевича. Пробыл он за дверями комнаты заседаний (ранее там проходили совещания Политбюро ЦК КПСС) совсем немного, примерно полминуты. Вернулся в приемную. Подошел к окну, за которым были видны ухоженные крыши кремлевских зданий, выкрашенные в светловато-зеленый цвет, постоял несколько секунд в глубоком молчании — в приемной сделалось тихо, будто на дне морском, никто не мог сказать, что произошло с боевым генералом; потом произнес спокойно, негромко и четко — слышно было каждое слово:

— Все, я больше не заместитель министра обороны и не начальник Генерального штаба…

Люди, находившиеся в приемной, продолжали молчать.

В это время в зал вызвали Шебаршина.