Тайны Кремля<br />Сталин, Молотов, Берия, Маленков

Практически то же, но уже вполне официальное отношение СССР к ПКНО нашло выражение в еще одном документе. В заявлении НКИД от 26 июля, которое, в частности, отмечало: Советское правительство «рассматривает военные действия Красной Армии на территории суверенного, дружественного, союзного государства. В связи с этим советское правительство не намерено устанавливать на территории Польши органов своей администрации, считая это делом польского народа. Оно решило ввиду этого заключить с Польским комитетом национального освобождения соглашение…». А далее весьма настойчиво и многозначительно подчеркивалось новое, отнюдь не революционное, не коминтерновское отношение Кремля к государствам-соседям. То отношение, как это уже было при переговорах с Финляндией и Румынией, которое не только должно было успокоить поляков, избавить их от страха за будущее, но и дать понять всему миру, что СССР уже иной. «Советское правительство, — провозглашалось в этом документе НКИД, — заявляет, что оно не преследует цели приобретения какой-либо части польской территории или изменения в Польше общественного строя (выделено мною. — Ю. Ж.)[428].

Подобная позиция, как тогда, судя по всему, представлялось советскому руководству, должна была полностью исключить всю ту сложность, неопределенность, которая и породила разрыв дипломатических отношений с эмигрантским правительством. Позволяла она вместе с тем и перехватить инициативу. Заставить, что возможно и предполагалось, Черчилля обратиться к Сталину с просьбой разрешить Миколайчику приехать в Москву. Принять тем самым новые правила игры, установленные на этот раз Кремлем. Руководство СССР не просчиталось. „Наше искреннее желание, — писал британский премьер 25 июля Сталину, — заключается в том, чтобы все поляки объединились в деле изгнания немцев из их страны и в деле создания той свободной, сильной и независимой, дружественным образом сотрудничающей с Россией Польши (выделено мною. — Ю. Ж.), которую Вы провозгласили в качестве Вашей цели“[429].

При сложившихся, достаточно определенных обстоятельствах у эмигрантского правительства оставалась только одна возможность удержаться у власти: самим освободить Варшаву и перебраться туда до прихода частей Красной Армии и Войска польского. Только таким образом оно могло стать хозяином положения и вынудить Москву к прямым переговорам лишь с ним. Именно поэтому 1 августа по приказу, поступившему из Лондона, возглавляемая генералами Бур-Коморовским и Монтером, АК начала в польской столице вооруженное восстание, поначалу развивавшееся успешно. Повстанцы обладали численным превосходством над противником — практически двойным. Использовали они и весьма выгодное в тот момент положение на фронте — советские войска еще 29 июля вышли к Висле всего в 90 км южнее Варшавы, создав тем угрозу обхода и окружения находившейся там немецкой группировки.

С. Миколайчик вместе с С. Грабским, председателем Национального совета (органа, заменявшего сейм), и Т. Ромером, министром иностранных дел, прибыли в Москву 29 июля. Надеялись, используя весьма благоприятную для себя ситуацию, добиться от советского руководства согласия на образование правительства национального единства на предлагаемой ими основе — с предоставлением в нем минимального числа мест представителям КРН. Но Сталин и Молотов не торопились со встречей. Приняли делегацию только 3 августа, заставив ее четыре дня томиться в бесцельном ожидании. Выслушали предложение Миколайчика и его первую, предельно оптимистическую информацию о Варшавском восстании. Иосиф Виссарионович выразил готовность отдать приказ о помощи варшавянам оружием и боеприпасами. Но достаточно твердо заявил, что говорить о новом правительстве, его составе следует не с ним, а с членами ПКНО[430].

Миколайчику и его спутникам не оставалось ничего иного, как последовать данному совету. Переговоры с Осубкой-Моравским, Витосом, Жимерским и Василевской провели уже 6 и 7 августа, предложив политическим конкурентам 20 % мест в будущем правительстве. Ожидали лишь торга из-за количества министерских портфелей, но оказались втянутыми в дискуссию о том, на какую конституцию теперь следует опираться. На оценивавшуюся как демократическую — 1921 года, или на ту, что действовала с 1935 года, являлась юридической базой режима санации и рассматривалась оппозицией еще до войны как полуфашистская.

Осубка-Моравский настаивал на безусловном возврате к конституции 1921 года, гарантируя при согласии лондонцам пост премьера и еще три ключевых министерства. Миколайчик, понадеявшись на близкую победу АК в Варшаве, уклонился от прямого ответа, предложив продолжить контакты в самом скором времени.