Тайны Кремля

Нанеся таким образом удар ниже пояса Берии, мингрелу по национальности, и тем прозрачно намекнув на подозрения о имеющихся якобы у того устремлениях, одновременно подыграв и личным чувствам грузина Сталина, далее постановление делало неожиданный и крутой поворот. Указывало на угрозу, исходящую со стороны любой политической национальной группировки. На грозящую смертельную опасность для Конструкции СССР, национально-государственной в основе: «Несомненно, что если антипартийный принцип мингрельского шефства, практикуемый т. Барамия, не получит должного отпора, то появятся новые „шефы“ из других провинций Грузии: из Карталании, из Кахетии, из Имеретии, из Гурии, из Рачи, которые тоже захотят шефствовать над „своими“ провинциями и покровительствовать там проштрафившимся элементам, чтобы укрепить этим свой авторитет в „массах“. И если это случится, компартия Грузии распадется на ряд провинциальных княжеств, обладающих „реальной“ властью, а от ЦК КП(б) Грузии и ее руководства останется лишь пустое место».

В завершении, чтобы сделать «дело» беспроигрышным, упомянуло постановление и о возможных в принципе, разумеется, пока чисто теоретически, связях группы Барамия с антисоветской грузинской эмиграцией, «обслуживающей своей шпионской информацией о положении в Грузии американскую разведку». Мол, «шпионско-разведывательная организация Грузии состоит исключительно из мингрельцев».

Оргвыводы из «мингрельского дела» оказались достаточно суровыми. Со своих постов были сняты Барамия, Рапава, Шония, Кучава (через месяц, правда, его восстановили в партии и должности), Чичинадзе. Помимо этого, ЦК компартии Грузии предложили «осудить антипартийную и антигосударственную деятельность т. Барамия и его националистической группы», «развернуть длительную агитационно-пропагандистскую работу против взяточничества и за укрепление советской законности»[746].

Спустя месяц Маленков, как можно догадываться, смог убедиться в нейтрализации Берия, в силе нанесенного удара, в значимости сохранявшегося вопреки его собственным намерениям партаппарата, действенности его решений. И тогда он сделал то, чего не удалось добиться шестью годами ранее Жданову, Вознесенскому и Кузнецову: провел 7 декабря через ПБ постановление о созыве 20 октября следующего, 1952 года XIX съезда ВКП(б), обеспечив себе при этом ведущую роль. Предусматривалось, что с отчетным докладом выступит Маленков, проект тезисов по пятому пятилетнему плану подготовит Сабуров, а об изменениях в уставе доложит Хрущев[747] — тогда еще члены одной команды.

Дабы обезопасить свой контроль над партаппаратом при подготовке съезда, Георгий Максимилианович счел необходимым, утвердив на ПБ, создать войсковые части для главного управления специальной службы при ЦК. Гарантировал таким образом полную автономность, безопасность от весьма возможного воздействия со стороны партийных линий секретной связи. Правда, в качестве своеобразной компенсации ему пришлось одобрить воссоздание тогда же, в январе 1952 года, в структуре МГБ первого главного управления — внешней разведки. Эта акция лишала Молотова, МИД монополии на самую важную при планировании политических решений информацию, которую теперь в равной степени могли использовать как сам Маленков, так и Берия. Кроме того, Георгий Максимилианович должен был согласиться и с возвращением в Москву из Ташкента С. А. Гоглидзе, вторично утвержденного заместителем Игнатьева[748].

Однако главным итогом закулисной борьбы в триумвирате стала победа мягкого внешнеполитического курса. В марте узкое руководство отказалось, наконец, от жесткой линии, столь явно выразившейся в докладе Берия, одобрив предложенную Молотовым новую концепцию основ мирного договора с Германией. Как и прежде, она содержала незыблемые для СССР условия — незамедлительное воссоединение ФРГ и ГДР; вывод через год после соглашения всех оккупационных войск, включая ликвидацию всех иностранных баз; нейтралитет. Но вместе с тем теперь советская сторона предлагала и иное: Германия может иметь собственные вооруженные силы, производить потребную ей военную технику. И хотя эта концепция, наиболее четко выраженная в ноте, направленной 10 марта правительствам США, Великобритании и Франции[749], почти сразу же утонула в мелочных оговорках Вашингтона и их обсуждении, растянувшемся почти на два года, мягкий курс все же возобладал.

Вскоре он нашел весомое подтверждение в очередных, не содержавших, впрочем, ничего нового, скупых, но достаточно миролюбивых по тону и содержанию ответах Сталина на вопросы безликой «группы редакторов» не названных «американских газет», опубликованных всеми советскими газетами 2 апреля:

«— Является ли третья мировая война более близкой в настоящее время, чем два или три года назад? — Нет, не является.

— Принесла ли бы пользу встреча глав великих держав? — Возможно, что принесла бы пользу.

— Считаете ли Вы настоящий момент подходящим для объединения Германии? — Да, считаю.