Тайны Лубянки

В эмигрантском обществе, не таясь, говорили о засилье в Константинополе шпионов. Помимо турецкой контрразведки, активно работали здесь и французы, и англичане. Свою спецслужбу создавал Врангель. Пошли слухи о появлении советских агентов.

Баткин знал всех, и все знали Баткина. Он был вхож во многие дома и учреждения. То, что для прочих эмигрантов было лишь темой для бесед и сплетен, Баткин обратил в деньги.

«Сперва он проявлял суетливость необыкновенную, – осенью 1921-го писал эмигрантский листок „Новое время“, – от украинцев он мчится к первопоходникам¹⁸, от первопоходников к сионистам, откуда в штаб Врангеля, жужжит около Слащова, ведет деятельную переписку с Зензиновым¹⁹ и Керенским и хорошо осведомлен о большевистских представителях в Константинополе».

Слащов завязывает знакомство с английскими и французскими разведчиками, ищет подходы к туркам. Главной же его козырной картой становится генерал Слащов.

До эмиграции знакомы они были лишь заочно. Вернее, Бат-кин-то, как и все в русской армии, заочно знал Слащова, но для генерала он был фигурой слишком мелкой, незаметной.

В хитрости ума Баткину не откажешь. Едва только услышал он громкие заявления Слащова, узнал о позорном увольнении его из армии, о том, что генерал пишет какую-то убийственную книгу – сразу понял: в этой игре можно поживиться. Слащову нужны такие помощники, как он: пронырливые, безотказные, вездесущие. Конечно, в окружении генерала немало преданных, верных людей, но все они – вояки, способные лишь на дуэли. Дуэли тайные, подковерные – не по ним.

Но как подобраться к Слащову? Прийти с улицы? Неровен час – заподозрит неладное и прогонит. Нет, в таких ситуациях нужно действовать тоньше.

Прознав, что Слащов вместе со своим начальником штаба генералом Дубяго²⁰ снял дачу на берегу Босфора, Баткин селится в той же деревне. Вскоре он как бы случайно знакомится с генералом.

Баткин умеет вызывать к себе доверие (свойство, присущее всем без исключения авантюристам и мошенникам). В славословиях он не стесняется, как не стесняется и в выражениях, если речь заходит о Врангеле. Сердце генерала тает, и вот уже Баткин садится помогать ему с книгой.

Теперь он частый гость на генеральской даче. С каждым новым визитом его все меньше перестают стесняться, воспринимают уже как своего. И в один из вечеров он узнает, что Слащов ведет тайные переговоры с резидентом Москвы. Сладко засосало под ложечкой: значит, не ошибся он в расчетах, Совдепии нужен опальный генерал.

Но иные посредники Баткину не нужны. Он, и только он один должен иметь монополию на Слащова, быть его официальным, как сказали бы сейчас, дистрибьютером.

Полагаем, не без участия Баткина контакты Слащова с Тенен-баумом-Ельским были сорваны. Рискнем сделать и иное предположение: для того-то Слащов и послал своему приятелю Богданову письмо в советский Симферополь, чтобы вызвать ответную реакцию ВЧК. Он прекрасно знал, что все письма, идущие из-за кордона, перлюстрируются контрразведкой, а значит, его послание не останется незамеченным. Если его план удастся, именно он станет основной картой в игре за будущность Слащова, и именно на него сделает ставку Москва.

Оставалось лишь ждать, когда последует ответ. А в том, что ответ такой последует, Баткин не сомневался…

Константинополь. Июнь 1921 г.

Купола мечетей, золоченые сабли полумесяцев видны были издалека. Богданов стоял на палубе теплохода, силясь запомнить, запечатлеть все раскрывающееся перед ним великолепие.

Как и большинство русских людей, ко всему заграничному относился он с трепетом. Особенно теперь, когда заграница отдалилась безмерно, превратилась в другую планету, недоступную для граждан РСФСР.

Над константинопольским портом плыл незнакомый, пряный и душный запах. Это был запах свободы и приключений. Впрочем, о какой свободе мог думать он, когда дома, в Крыму, в заложниках осталась вся семья.

И все же константинопольский воздух кружил, пьянил голову. Обаяние портового города окутывало Богданова против его воли. Константинополь казался ему волшебной сказкой, сошедшей со страниц «Тысячи и одной ночи».

Здесь совершенно органично уживалось несовместимое. Пыхтящие авто. Турчанки в паранджах. Полуголые чумазые ребятишки и золотое шитье погон. Чалмы, котелки, фуражки, платки.

Ноги сами несли его в центр, к знаменитой церкви Святой Софии, с которой пять веков назад сбросили янычары кресты, насильно обратив в мусульманскую веру. Богданов долго стоял у ее подножия. Он думал о бренности всего земного, о том, что нет на земле ничего вечного и постоянного. В Константинополе это понимается особо.

Лишь к вечеру, насладившись константинопольской сказкой, Богданов приехал по указанному в письме адресу. Он и не чаял застать Баткина дома, но, на удивление, ему повезло.

После объятий и обязательных в таких случаях пустых расспросов («Как доехал?» – «Нормально». – «Как дома?» – «Нормально». – «Какая сейчас погода в Крыму?» – «Нормальная».), они вышли прогуляться к берегу Босфора.