Тайны лунной гонки

К этому следует добавить, что Брежнев, сменивший на посту руководителя партии и государства Хрущева, заигрывал с военными, поддержавшими его восхождение на политический Олимп СССР в 1964 году. Он пытался им в угоду исправить «ошибки» своего предшественника, которые состояли в сокращении расходов на обычные вооружения, строительство больших надводных кораблей, создание тяжелых бомбардировщиков и армию в целом. В этих условиях выходить с предложениями об увеличении финансирования проекта лунной экспедиции, «необходимость которой маршалам была вовсе непонятна», кураторам гражданского «космоса» было просто опасно[568].

В качестве примера тормозящего воздействия, которое оказывали на советскую лунную программу военные, можно привести несколько фактов. Правительственным постановлением от 13 мая 1961 года конструкторам предписывалось создать ракету Н-1 к 1965 году. Однако 16 апреля 1962 года то же правительство и ЦК и тот же Первый секретарь ЦК КПСС Хрущев предлагают ограничиться только эскизным проектом. Появление этого промежуточного постановления объяснялось, в первую очередь, весьма прохладным отношением к проекту Н-1 Минобороны[569]. А в марте 1969 г. генерал Каманин оставил в дневнике следующую запись:

«Сегодня получил письмо начальника Генерального штаба маршала Захарова. Он пишет… что заказывать дополнительно 10 кораблей «Союз» нецелесообразно из-за недостаточной их ценности в военном отношении (напомню, что «Союз» создавался и отрабатывался в первую очередь под лунную программу. — Ю. К.). Маршал Малиновский на аналогичные наши просьбы о заказах «Востоков» и «Восходов» отвечал лаконично и предельно выразительно: «Военного значения эти корабли не имеют, заказывать не будем». Таков же по существу ответ и маршала Захарова, который до сих пор не понял, что готовые военные космические корабли с неба не падают, что их надо готовить многими полетами «кораблей, не имеющих военного значения». В прошлом (1966-1968 годы) мы уже имели длительный перерыв в пилотируемых полетах из-за близорукой политики Малиновского и Захарова. Сегодня продолжается та же политика, способствующая увеличению преимущества США в использовании космоса…»[570]

Третий фактор, позволивший США вырваться вперед, тесно связан со вторым. Руководство НАСА и тысячи его ученых и инженеров не несли никакой ответственности за ракетно-ядерное вооружение Америки. Их время, знания и энтузиазм целиком отдавались экспедиции на Луну. Что же касается Советского Союза, то Министерство общего машиностроения (MOM), отвечавшее за реализацию каждой космической программы, несло еще большую ответственность за создание боевых ракет. «Головные организации, их главные конструкторы и ведущие специалисты, создававшие ракетно-ядерный щит, были солдатами холодной войны и одновременно трудились на втором — космическом фронте»[571].

Четвертое важнейшее организационное преимущество США перед СССР, по мнению Чертока, заключалось в следующем: «США имели единую государственную организацию [НАСА], наделенную монопольным правом разработки невоенных космических программ и получающую для их финансирования средства из государственного бюджета. У нас же каждый головной, главный или генеральный конструктор выступал со своей концепцией развития космонавтики, исходя из своих возможностей и личных субъективных воззрений. Попытками разработки единого перспективного плана на десятилетия вперед занимались редкие энтузиасты. Предлагаемые государственными головными организациями планы рассматривались в головном министерстве — МОМе, в Генштабе и Центральном управлении космическими средствами (ЦУКОС), подчиненном Главкому РВСН, в ЦК КПСС, в аппарате Совмина — ВПК (Комиссия по военно-промышленным вопросам. — Ю. К.), согласовывались с десятками министерств и, если удавалось их протолкнуть, утверждались решением Политбюро и Совета Министров. Финансирование по этим планам из госбюджета получал каждый участник работы раздельно. Даже в аппарате ВПК, в Кремле нашу систему руководства космонавтикой иногда называли «государственным феодализмом»[572].